Человеческий рой. Естественная история общества - Марк Моффетт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несмотря на способность людей к созданию партнерств с чужаками, полное слияние обществ никогда не становится результатом таких альянсов. Как выяснили психологи, общества, которые сильно зависят друг от друга, склонны отдаляться[897]. Лига ирокезов играла решающую роль в борьбе с общими врагами – сначала это были другие индейцы, а затем европейцы, – и племена выполняли задачи по защите разных границ их объединенной территории. Тем не менее независимость шести племен никогда не ставилась под сомнение[898]. Подобные коалиции могли быть предметом гордости, но это не снижало значимости первоначальных обществ.
Таким образом, мы можем быть более-менее уверены: общества, от объединенных локальных групп охотников-собирателей до великих империй, никогда не отказываются легко от своего суверенитета ради построения еще более крупного общества[899]. Агрессивное поглощение народов и их земель, а не добровольное слияние, включало разные общества в единое образование. Древнегреческий философ Гераклит был прав, провозгласив «раздор – отец всех общий и всех общий царь»[900]. В разных местах, от Ближнего Востока до Японии, от Китая до Перу, единственным путем создания цивилизации обществом было сочетание взрывного роста численности его населения и расширения территории с помощью силы или доминирования[901].
Признание чужака
Включение чужаков в человеческие общества началось не с агрессии. Оно началось (довольно безболезненно, учитывая, что обе стороны соглашения могли получить выгоду) с признания случайного чужака в качестве члена общества, поскольку это необходимо для нахождения половых партнеров у многих видов. Хотя численность общин обычно была достаточной, чтобы их члены могли выбрать брачного партнера среди своих, иногда имели место перемещения для укрепления партнерства между группами и минимизации инбридинга на протяжении больших промежутков времени[902].
Вхождение такого чужака в общество было непростым, вероятно, даже для древних людей. Брачный партнер (часто женщина), или принимаемый беглец, или изгой должны были вынести напряжение, связанное с адаптацией. Некоторые из экзотических привычек новичков, возможно, поощряли, если общество получало выгоду от их умений: по сравнению с торговлей ради получения орудия, которое ты не можешь изготовить, лучший вариант – найти его изготовителя! Тем не менее, принимая во внимание, насколько люди лелеют и защищают свою идентичность в связи с угрозой контакта с чужаками, новичок, вероятно, оказывал незначительное влияние на поведение общества[903]. Каждого вновь прибывшего, не способного или не желавшего менять свое поведение, ждала тяжелая жизнь и возможное отвержение. Однако человек, родившийся в другом обществе, мог лишь в определенной степени изменить свою идентичность для того, чтобы соответствовать новому обществу. Преобразование принадлежности никогда не может быть абсолютным. Даже когда люди изо всех сил стараются приспособиться, их внутренняя сущность остается чужой, неизменной[904]. После многих лет, проведенных среди яномама, антрополог Наполеон Шаньон писал:
Все большее число людей начинали считать меня в меньшей степени чужаком или неразумным существом, и для них я становился все больше и больше похож на настоящего человека, часть их общества. В конце концов они начали говорить мне, и это звучало едва ли не как принятие с их стороны: «Ты почти человек, ты почти яномама»[905].
Восприятие Шаньона со стороны яномама подтверждает тот факт, что ни один новый человек в любом человеческом обществе никогда не мог довести до совершенства все маркеры чужого народа. Выдающие признаки раскрывали происхождение человека, даже если ему или ей удавалось довольно хорошо справиться с изменениями, имевшими наибольшее значение для членов общества, чтобы найти место среди них.
Даже при этих условиях принятия одного или двух чужаков подобным образом было недостаточно для того, чтобы стало реальностью нечто, хотя бы отдаленно напоминающее целую этническую группу. Неприятная правда заключается в том, что зарождающиеся этносы появились за счет индустрии, которая получила широкое развитие лишь среди тех людей, что перешли к оседлому образу жизни: рабства.
Захват рабов
Рабство – это система взаимоотношений, свойственная почти исключительно лишь человеку. Конечно, есть муравьи-рабовладельцы, обзор которых был дан ранее в этой книге. Среди других позвоночных единственный вариант поведения, напоминающий порабощение, встречается у тонкотелых обезьян – лангуров[906]. Никогда не рожавшая самка может украсть детеныша в другом стаде, чтобы вырастить его (хотя на практике шансы выжить у детеныша невелики)[907]. В Западной Африке самцы шимпанзе, совершая налет, вместо того чтобы убить, иногда угоняют чужую самку на свою территорию для спаривания, но она сбегает домой при первой же возможности, в тот же день[908].
Такой вариант, как захватить чужака и постоянно держать его поблизости, редко был очевидным для людей в локальных группах. Слишком легко было убежать. Даже при этих условиях группа, совершавшая налет, могла забрать всех выживших женщин, которым не оставалось иного выбора, как выйти замуж за победителей. Рабство регулярно практиковалось некоторыми локальными группами и маленькими племенными обществами, например среди индейцев Великих Равнин, которые не только захватывали пленников, но и торговали ими как товаром[909]. Хотя такие пленники могли сбежать, они, возможно, считали, что их прежняя идентичность настолько осквернена, что они никогда не смогут вернуться домой. Примером служит история испанской девочки, которую в 1937 г. в 11-летнем возрасте захватили яномама. После 24 лет, проведенных среди яномама, Елена Валеро убежала, но обнаружила, что ее детей с наполовину индейскими корнями избегает испанская община, поскольку, как она с горечью рассказывала антропологу Этторе Биокка, «она была индианкой и ее дети были индейцами»[910]. Женщина, захваченная команчами в 1785 г., отказалась от спасения, несмотря на то что была дочерью губернатора Чиуауа. Она отправила ответ, сказав, что стала бы несчастна, вернувшись домой, поскольку ее лицо покрыто племенными татуировками – своего рода несмываемым маркером, который обеспечивал пожизненные обязательства перед обществом и превратил эту мексиканку в чужую среди собственного народа[911]. В обоих случаях пленники были европейцами, но представители племен, захваченных другим племенем, сталкивались с той же проблемой.
Значение рабства возросло, когда поселения стали приспособленными для содержания пленников, хотя не все оседлые народы держали рабов. Даже индейцы Северо-Запада веками жили в поселениях, прежде чем стали прибегать к захвату рабов в качестве возмездия. Часто для таких племен гарантией того, что у рабов не будет возможности убежать, служило похищение людей во время экспедиций в столь удаленные деревни, что беглецам было почти невозможно добраться домой[912].
Рабство переводило неравенство в отношениях
