Записки солдата - Иван Багмут

Председатель колхоза хорошо знал это лицо. Оно было приветливым, когда Федор Пилипович просил секретаря разъяснить какой-либо неясный ему вопрос или показывал колхозный двор, окруженный свежевыкрашенным заборчиком, где, аккуратно выстроившись, словно солдаты, стояли возы, бороны, плуги, жнейки и другой сельскохозяйственный инвентарь, или когда Сагайдак хвастался тем, что он первый в районе организовал питомник фруктовых деревьев и обновил колхозный сад. Тогда лицо товарища Горба становилось приветливым и просветленным. Глаза не улыбались, но были такими добрыми, что освещали все лицо, а глубокие морщинки вокруг них казались не морщинками, а ласковыми лучиками.

Но достаточно было товарищу Горбу почувствовать в словах собеседника хоть каплю лжи или, приезжая в колхоз, заметить малейший беспорядок, как глаза его сразу темнели, светлый луч исчезал, и от этого лицо становилось свинцово-серым, усталым и хмурым.

Именно таким оно и возникало сейчас перед глазами Федора Пилиповича, после того как машина скрылась из вида.

Большой жизненный опыт научил председателя не теряться ни при каких обстоятельствах, и теперь, проводив взглядом автомобиль, он, спокойно продолжая привычную работу, стал искать причину, вызвавшую недовольство товарища Горба.

В течение двадцати минут (время, за которое его линейка доехала до школы) встреча с секретарем райкома была обдумана во всех деталях. Федор Пилипович восстановил в памяти весь сегодняшний день и не нашел даже малейшего беспорядка, который мог бы вызвать возмущение секретаря. Конечно, были мелкие неполадки, но не такие, чтобы на них следовало указывать председателю колхоза. Правда, Сагайдак не дал обещанного проса Чайченко из «Красного партизана», чтобы тот мог вновь засеять неурожайную делянку, не оправившуюся после зимы. Но ведь Чайченко не прислал за просом. И, наконец, это дело «Октября» — давать или не давать просо! Здесь секретарь мог только советовать, но никак не возмущаться. Нет, это все не то!

Может быть, что-нибудь случилось с тракторами? Федор Пилипович был там сегодня и ничего не заметил. Почему товарищ Горб не остановил машину и прямо не сказал, в чем дело? Верно, очень спешил, но Сагайдак довольно улыбнулся: секретарь знает, что председателю достаточно и намека. С кем-либо другим надо разговаривать битый час, а Сагайдак понимает с полуслова. Но сегодняшний намек, выраженный в такой необычной форме, взволновал председателя колхоза, ибо, как он ни морщил лоб, все равно не мог понять, где допустил ошибку.

Федор Пилипович проехал в конец длинной улицы, по обеим сторонам которой были высажены молодые акации, клены и тополя, — так в городе обсаживают тротуары. Деревья посадили весной, и некоторые саженцы не принялись. Председатель колхоза вспомнил потемневшее лицо секретаря райкома и подумал, что осенью надо будет заменить погибшие деревца новыми.

Остановив линейку, он оглядел всю улицу из конца в конец. Представил себе, как будет она выглядеть года через три-четыре, когда подрастут деревья, и улыбнулся в усы. Федор Пилипович любил смотреть на улицу и видеть ее не сегодняшней, а такой, какой она будет: с Дворцом культуры, стены его уже краснеют на месте пожарища, с новой двухэтажной школой и аркой в конце улицы, за которой непременно будет стадион. В его воображении эта колхозная улица возникала, освещенная по вечерам электрическими фонарями, с блестящими квадратами окон, с гирляндой разноцветных лампочек у входа в кино.

Перед ним всплыло лицо секретаря, совсем не похожее на то, каким оно было, когда товарищ Горб впервые увидел эти насаждения, а потом выступил на семинаре председателей колхозов и секретарей колхозных партийных организаций. Тогда он ставил Сагайдака в пример остальным и называл его инициативу партийной инициативой…

Заглянув в школу, Федор Пилипович поговорил с женщинами, мазавшими стены, и приказал добавлять в глину побольше соломенных обрезков, чтобы стены не растрескивались.

— Для себя, для своих детей работаете!

Директора школы он попросил внимательнее наблюдать за ремонтом, а если в чем-либо возникнет потребность, немедленно обращаться в правление.

Потом Сагайдак наведался в инкубатор, где ждали появления цыплят.

Увидав, что топлива осталось только на один день, он приказал немедленно выписать его, чтобы был запас, и направился в кузню. Проверив работу и похвалив кузнецов, он поехал к карьерам, где изготовляли кирпич для колхозных построек.

Солнце уже перевалило за полдень, и Федор Пилипович почувствовал усталость. С четырех часов утра он на ногах. Сегодня, как и всегда, объехал свои владения вдоль и поперек — его линейка появлялась то возле свекловичных плантаций, то у сада, то на пастбищах животноводческой фермы. На каждом объекте надо было не просто побывать и поглядеть, хотя и это очень важно: видя, что руководитель артели следит за его работой, колхозник охотнее трудится.

Но Федор Пилипович не только побывал на всех участках — он принял десятки решений, сделал сотни замечаний по хозяйству.

В сложном процессе колхозного производства Федор Пилипович обязан заметить мельчайшую песчинку, тормозящую ход, мешающую работнику, замедляющую темпы труда. Уже почти десять часов ум и воля председателя пребывали в огромном напряжении, как туго натянутая струна.

Наступило обеденное время, но председатель вспомнил сердитое лицо секретаря райкома и свернул к трактористам.

По дороге Федор Пилипович заехал в строительную бригаду, надеясь, что секретарь колхозной парторганизации товарищ Галий поможет ему разрешить задачу. Галий стучал топором, сидя на каркасе крыши, которую собирали на земле, чтобы потом установить на стенах Дворца культуры. Увидев Сагайдака, он слез на землю.

— Дерево не сырое? — спросил Федор Пилипович у бригадира.

— Хорошее дерево, — ответил Галий. — Вот как бы у нас, Федор Пилипович, с жестью задержка не вышла.

— Наряд есть. Я еще сегодня позвоню в район, узнаю, привезли ли железо на базу, — сказал председатель и, думая о встрече с секретарем, внимательнее, чем обычно, осмотрел работу.

Нет, порядок здесь образцовый!

— Как будто райкомовская машина через село проехала? — спросил он равнодушным тоном.

— От тракторной бригады ехала. — Посмотрев на каркас, Галий улыбнулся. — Сверху мне все видно.

— Тебе и положено все видеть. — Федор Пилипович тоже улыбнулся.

«Значит, так и есть, у трактористов что-то случилось», — подумал он.

— О жести, Федор Пилипович, надо побеспокоиться, — сказал один из плотников, свертывая самокрутку. — Когда дом покрыт — это уже дом. Товарищ секретарь правильно говорит, — он кивнул на бригадира, — Дворец надо покрыть до жатвы. И об олифе для краски тоже надо подумать.

Олифа у председателя давно приготовлена, но замечание колхозника не обидело его: человек волнуется, живет одной заботой с ним. Сагайдак еще раз оглядел производство, прислушался к ритмичному ходу двигателя пилорамы и сел на линейку.

До тракторов было километра три, и председатель, погоняя лошадь, ехал среди нив, любуясь ровными рядками яровых, которые расстилались до самого горизонта.

— Хорошо! — проговорил он вслух и, сняв шапку, подставил солнцу лысину.

Дальше начинались озимые. Разноцветные платочки полольщиц мелькали в ярко-зеленой пшенице. Длинная шеренга их приближалась к дороге, и непрополотый клин сужался так ощутимо быстро, что казалось, зеленая волна катится, смывая на пути желтые, алые и синие островки бурьяна.

«Хорошо!» — подумал Федор Пилипович и остановил лошадь, поджидая бригадира Кривенко, который с сердитым видом приближался к нему.

— Я буду жаловаться! — подходя, сказал Кривенко. — Что это такое? Каждый будет мне указывать! Я отвечаю перед правлением, а меня будет поучать всякий почтальон!

— Что случилось? — спокойно спросил Сагайдак.

— Как что? Сегодня он опять при всех завел разговор о люцерне. Зачем я позволяю пасти на ней свиней. «Ты, такой-сякой, не хозяин. Люцерна, говорит, семенная». Не спорю, что семенная. «Ты, говорит, как бригадир должен запретить уничтожать семена. Должен поставить об этом вопрос на правлении, а не поможет — до района дойти. Это, говорит, антигосударственное дело».

Федор Пилипович вспомнил, что старик почтальон, называвший себя «основателем», так как был в числе первых организаторов колхоза, и ему говорил об этой люцерне. Старик, конечно, прав. Но свиноферма образцовая, а весной тяжело было с кормами, и председатель сквозь пальцы смотрел, когда заведующий фермой Копа пускал свиней в люцерну.

— На что же ты обижаешься? — удивился Сагайдак. — Почтальон такой же колхозник, как и ты. Высказывает свои мысли. Что же ты хочешь, закрыть ему рот?

— Я не возражаю, он имеет право говорить, Федор Пилипович, но вы подсчитайте, что дороже: один гектар люцерны или целая свиноферма? Это во-первых, а во-вторых, при чем тут антигосударственное дело? Я ведь о колхозных свиньях забочусь и таких разговоров больше не потерплю.