Со шпагой и факелом. Дворцовые перевороты в России 1725-1825 - М. Бойцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Демонстративно порывая с екатерининскими традициями, Павел словно искушал рок и сам готовил общественное мнение к грядущему перевороту. Уже в 1797 году говаривали: «Россия имеет ум, и бог ведает, может так статься, как с батюшкой…»
Если же отвлечься от некоторых внешних черт сходства и политических деклараций, то царствование Павла имеет все же весьма мало общего с эфемерным правлением Петра III. Сотрудники Петра III, готовившие его первые указы, явно были сторонниками своеобразного политического либерализма, реализованного в полную меру в эпоху Екатерины II. Павел же, напротив, «ужесточая» режим, придавая ему консервативные черты, строил совершенно иную систему отношений власти и подданных, чем-то предвосхищавшую порядки при Николае I. Павел посягнул на привилегии дворянства – чего стоит возвращение телесных наказаний для привилегированных сословий, – и в этом главная причина конфликта между императором и его окружением.
Что же касается упорно распространявшихся толков о сумасшествии Павла, то они интересны для нас только как свидетельство о состоянии общественного мнения, неблагоприятного к императору. «Свет» может, оказывается, затравить и погубить не только вольнодумца-поэта, но и государя, если тот вызывающе пренебрегает интересами высшего сословия, к тому же избалованного долгим предыдущим царствованием.
Заговоры против Павла тлели все годы его правления. В представлении многих современников он сам оказался на престоле вопреки воле Екатерины, а значит, в соответствии с нормой 1722 года, незаконно. Да и принимал бразды правления Павел в 1796 году так, словно брал власть силой, не как законный наследник, а на манер дерзкого узурпатора: в Петербург спешно брошены голштинские войска, началась бесконечная череда отставок и опал екатерининских вельмож, развернулись гонения на учреждения, созданные императрицей, ее проекты и даже замыслы. Первые «конспирации» против Павла относятся к 1797-1799 годам, и тогда уже в них был замешан наследник – великий князь Александр. В 1800 году стал сплетаться заговор, в конце концов стоивший императору жизни. Главную роль в нем играли Н. П. Панин, адмирал О. Дерибас и П. А. фон дер Пален. Но первый в ноябре отправился в ссылку, второй в начале декабря внезапно умер. Кстати, ходили слухи, что адмирала отравили заговорщики, боявшиеся, что известный своим коварством основатель Одессы решит выдать их планы Павлу. Остался один Пален, и, надо отдать ему должное, он мастерски справился со своим делом. Столь разветвленного и блестяще организованного заговора, осуществившегося к тому же целиком по задуманному плану, Россия, кажется, еще не знала. Многие детали паленовского предприятия до сих пор покрыты мраком, поскольку его участники, по вполне понятным причинам, не были расположены к полной откровенности. Достаточно сравнить между собой различные версии рассказа Л. Л. Беннигсена о произошедшем в Михайловском замке, чтобы заметить, как менялись важнейшие эпизоды в зависимости от того, когда и с кем беседовал генерал. Неудивительно, что и в единственной современной реконструкции событий марта 1801 года, принадлежащей перу Н. Я. Эйдельмана («Грань веков»), остаются, по признанию самого же автора, важные пробелы, которые едва ли удастся когда-нибудь заполнить.
Заговор 1801 года вылился в «переворот генералов». Конечно, простых солдат не слишком-то посвящали в политические планы лидеров движений и при других переворотах – как до, так и после свержения Павла. Но все-таки они хоть в какой-то мере представляли, с какой целью их вывели из казарм и на что отважились ведущие их командиры. Здесь иначе: объяснять солдатам ничего не стали. Известно, что несмотря на павловскую муштру, рядовые гвардейцы хорошо относились к императору; не случайно известие о столь странном переходе короны к Александру вызвало ропот и чуть было не привело к бунту.
Переворот, которым Россия отметила вступление в новое столетие, был не только последним из удавшихся дворцовых заговоров, но и оставившим по себе самую тягостную память. По сути дела, он был столь же бескровным, как перевороты 1741 или 1762 годов, но если восшествия на престол Елизаветы или Екатерины представляются нам как бы в романтическом свете, то этого не скажешь о воцарении Александра. Может быть, потому, что уж слишком мало похож пьяный Николай Зубов с табакеркой в кулаке на очаровательную принцессу во главе воодушевленного воинства? Во всяком случае, невиданно разросшаяся в 1801 году измена превратила в какой-то момент все дело из рискованной борьбы в травлю покинутого и обманутого всеми человека. Если бы Павел и вырвался из своей спальни, его ждали внизу у лестниц и в переходах расставленные предусмотрительным Паленом офицеры с заряженными пистолетами. К тому же из истории этого заговора не вычеркнуть участия сына в убийстве отца, а оправдать его ссылками на неведение и юношеское недомыслие столь же непросто, как и напоминанием о русских полках, в скором будущем маршировавших по парижским мостовым.
Есть еще одна особенность переворота 1801 года – в нем как бы сплелись черты общественных движений XVIII и XIX веков. Свержение Павла произошло не только на рубеже столетий, но и на грани двух во многом различных эпох. Собственно, «устаревает» сама эта форма разрешения политического конфликта между властью и подданными. 1762 год не может повториться, как бы этого ни опасался Павел и ни желала в душе императрица Мария Федоровна. И вот уже Пален и П. Зубов, по некоторым сведениям, составляют некий конституционный акт, призванный начать процесс регламентации российского самодержавия. Пытались ли в действительности заговорщики заставить Павла подписать подобный документ – неизвестно, но существенно, что возникает сама идея конституционного ограничения монархии, принципиального изменения государственного устройства России. Вскоре эта цель станет куда важнее для конспираторов новых поколений, нежели просто замена одного государя на троне другим.
Когда Пален, отставленный от всех должностей, пребывал в Митаве, его навестил Павел Иванович Пестель. В долгих разговорах с глазу на глаз они провели много времени. Похоже, что собеседники остались довольны друг другом…
Из записок Э. фон Веделя{126}
Император Павел неоднократно получал письменные анонимные донесения о царящем повсюду недовольстве. При его крайней подозрительности донесения эти часто доводили его прямо до бешенства, но не внушали ему ни малейшего опасения за личную безопасность и трон. Дело в том, что он был крайне суеверен и твердо надеялся на некогда сделанное ему предсказание, что «он будет царствовать счастливо и беспрепятственно, если только таковы будут первые годы его правления». Этим, быть может, объясняется его указ, изданный по прошествии первых лет царствования и содержавший благодарность народу за его верность и сопровождавшийся возвращением из Сибири многих совершенно невинно туда сосланных. Он разрешил им вернуться в Петербург с обещанием возвратить им прежние должности, но так как это было нелегко тотчас же сделать, то он этою мерою только приблизил к себе лишних врагов.
Имея перед глазами ужасный пример французской революции, русские аристократы, за которыми слепо следовал остальной народ, для свержения Павла с престола к революции прибегнуть боялись. Тогдашний вице-канцлер Панин, посол в Берлине, и адмирал Рибас придумали поэтому другой план, а именно произвести весь переворот в стенах царского дворца (адмирал умер до осуществления заговора). Панин тогда же впервые намекнул об этом плане великому князю Александру Павловичу, а затем повторил предложение совместно с тогдашним с-петербургским генерал-губернатором графом Паленом, пользовавшимся полным доверием государя. Молодому и мнительному вследствие постоянно угрожавшей всей царской семье опасности великому князю дело было представлено так, что «пламенное желание всего народа и его благосостояние требуют настоятельно, чтобы он был возведен на престол рядом с своим отцом в качестве соправителя, и что Сенат как представитель всего народа сумеет склонить к этому императора без всякого со стороны великого князя участия в этом деле». Первоначально Александр решительно отказал в своем согласии, но затем дал себя уговорить, признал необходимость этой меры, но постоянно откладывал выполнение плана с одного срока на другой. Наконец, возникли причины – и в числе их не последнее место занимали страх, что заговор откроется, и постоянные угрозы Павла круто расправиться с своею семьею, – которые побудили великого князя дать свое согласие на немедленное приведение в исполнение намеченного плана.
Дело, однако, было фактически ускорено одним случайным обстоятельством. Будучи как-то не в духе, Павел имел неосторожность произнести серьезную угрозу против своей любовницы княгини Гагариной (рожденной Лопухиной) и против своего любимца, графа Кутайсова, которого он из самого низкого звания возвысил до высших должностей. Император угрожал привести наконец в исполнение свой, как он выразился, grand coup[172]. Об этом было сообщено графу Палену, который, как уже было упомянуто, был генерал-губернатором Петербурга и министром иностранных дел и полиции и пользовался полным доверием государя. Пален понял угрозу в ее полном значении. Он не без основания опасался, что подозрительность императора, которую ему до тех пор удавалось усыпить, наконец одержит верх и что жизнь как его, Палена, так и других заговорщиков висит на волоске. Ему был известен план императора заточить всю свою семью (государыню предполагалось сослать в Холмогоры, великого князя Александра Павловича запереть в Шлиссельбург, а Константина, который ничего не знал о заговоре, посадить в Петропавловскую крепость). Опасность казалась Палену тем более неминуемою, что без его ведома в Петербург были возвращены из сибирской ссылки два бывших фаворита императора, Аракчеев и Линденер[173]. Пален поспешил доложить великому князю о своих опасениях и умолял его долее не колебаться и определенно дать согласие быть соправителем с своим отцом. Он уверял его, что все готово к осуществлению этого плана и что от этого никакой опасности ни для царской семьи, ни для государства не возникнет. В случае же дальнейших проволочек государство будет неминуемо потрясено общим восстанием.