Один год - Юрий Герман

- Моя квартира, брат, сто первый километр, - сказал Балага. - Парий я, вот кто.

- Ну и вали на сто первый, если ты парий!

И он пошел вперед, стараясь не думать о том, что Балага его выслеживает. Что, в самом деле! На перекрестке прохаживался милиционер в каске, в перчатках, при нагане. "Как-нибудь, - решил Жмакин, - как-нибудь! Не звонить же, в самом деле, Лапшину на смех людям. А завтра паспорт получим и финку приобретем. А финку не приобретем - нож наточим! Покупай, кодла, нашу жизнь за бешеные деньги, если кто желает, дешево не продадим!"

Все-таки он прислушался: Балага постукивал сзади своим посошком. И Алексей вспомнил, что про Балагу говорили на пересылке, будто он был при царе выдающимся филером и ему поручали жандармы разные крупные дела.

- Уйди от меня! - обернувшись на ходу, крикнул Жмакин. - Слышишь, филер?

- Да мне же одна с тобой дорожка! - ласково ответил Балага и заспешил, догоняя Жмакина. - Одна, друг, дороженька...

Дождь по-прежнему моросил.

Жмакин остановился, закуривая: черт с ним - пусть знает, где автобаза.

- Быстренький ты, молоденький, - догоняя Жмакина, сказал Балага. Ножки хорошо бегают, не то что я...

И спросил:

- Филер - это кто?

- Ты!

- Ой, нехорошо!

- То-то, что плохо!

Тут тянулся очень высокий забор, и возле забора мерно ходил часовой с винтовкой и в фуражке, низко надвинутой на глаза. Миновали забор, вышли к воде. От сонных барж потянуло запахом смолы. Большой бородатый мужик в брезентовом плаще сидел на корточках у костра, разложенного на кирпичах на крайней барже.

- Барочник, - сказал Балага. - Барочный человек! У них в старое время золотишко водилось. Был один такой из колонистов, немец, тюкал их в темечки - барочников, красивый дом на Петроградской построил.

- Теперь прощай! - сказал Жмакин и зашагал мимо решеток заброшенной набережной к себе, на Вторую линию...

Новый начальник охраны - Демьянов, костистый и узкоплечий человек, посмотрел пропуск Жмакина и сказал негромко:

- Тебя тут какой-то старикан спрашивал.

- Не с батожком? - спросил Жмакин.

- С посошочком, - внимательно вглядываясь в глаза Жмакину, сказал Демьянов. - Личность мне немного знакомая...

- Откуда же она вам знакомая?

- Вроде швейцаром он в ресторанах работал...

Алексей пожал плечами и отправился спать. Разбудили его очень скоро не прошло и часу. Во дворе, возле часовни, в плаще и кепке стоял Криничный.

- Ты что же делаешь? - злым шепотом спросил он. - Ты для чего Балагу упустил? Смеешься над нами?

Дождь по-прежнему сыпался из черного низкого неба. За спиной Криничного покуривал Демьянов, - это он, конечно, позвонил на площадь Урицкого. Бдительный начальник охраны.

- А чего особенного, - дрожа спросонья, сказал Жмакин. - Что я, с кодлой не управлюсь?

Демьянов сердито усмехнулся.

- Самоуверенный товарищ! - сказал он.

- Да, уж в этом вопросе разбираюсь, - буркнул Жмакин.

- Ты не кусайся, - посоветовал Криничный. - Товарищ Демьянов это дело побольше тебя знает, как-нибудь разбирается...

И, не попрощавшись, ушел.

Жмакин запер дверь в часовне, укрылся, закрыл глаза. Бумага от Калинина лежала под подушкой. Завтра будет паспорт. И, засыпая, Алексей подумал: "Миллионы в валюте вам обойдется жизнь товарища Жмакина! Миллионы или даже миллиарды!"

В ОКТЯБРЕ

Поезд идет на юг

Путевку Окошкин привез Ивану Михайловичу в клинику.

Лапшин уже похаживал, но был все еще бледен и выглядел словно бы невыспавшимся. Однако Вася солгал, что Ивана Михайловича теперь не узнать, здорово поправился, совсем даже помолодел.

- Но? - удивился Лапшин, продолжая разглядывать путевку: путевка была солидная, красивая, напечатанная жирной краской, и состояла из трех разделов - из корешка, промежуточной бумажки загадочного назначения и собственно путевки. Нумератором были проставлены номера, и печать тоже имелась - фиолетовая, неразборчивая, пребольшая. - До того солидно сделано, что можно подумать, будто поддельная! - сказал Иван Михайлович.

Окошкин рассказал последние новости: было письмо от Бочкова; насколько можно понять, написано оно где-то в Западной Белоруссии. Николай Федорович здоров, ни разу не ранен, дает понять, что скоро вернется домой. Лапшин слушал внимательно, кивал. Потом Вася рассказал про Митрохина.

- Прямо цирк был, Иван Михайлович, честное слово. Я как раз в приемной находился у Прокофия Петровича. Гляжу, Альтус туда прошел, Алексей Владимирович, за дверь за нашу за знаменитую, белую с золотом...

- Да уж дверь знаменитая! - усмехнулся Лапшин.

- Конечно, звонок. Галя Бочкова за телефон: "Товарищ Митрохин, к начальнику". Наш Андрюша - на полусогнутых, но когда туда заходил, эдак, знаете, огляделся, дескать, какая тут мелочь сидит в приемной. Еще не понимал. Наверное, много разных писем написал в инстанции... Уже после всего...

- Это точно, этот - писатель! - опять усмехнулся Лапшин.

- То-то, что писатель. Зашел, а вторую дверь забыл затворить. И в первой осталась щелка. Минуты три весь страшный суд продолжался. Сначала ничего слышно не было, а потом Прокофий Петрович, видать, из всех крепостных орудий сразу дал. Галя Бочкова обстрелянная, но едва со стула не упала. А на меня смех напал. Некрасиво, конечно, но вы знаете, как у меня на нервной почве...

- Да что ты! - удивился Лапшин. - Первый раз слышу. С чего это ты опять такой нервный сделался?

Вася пропустил вопрос Лапшина мимо ушей и рассказал дальше, как, пятясь, вышел из кабинета Баландина Митрохин, какой он был не то что бледный, а синий, и как в открытую дверь еще долго, словно "лев", рычал Прокофий Петрович.

- Короче, я для вас оформлял отпускные в финчасти и там опять напоролся на Андрюшу. Я - для вас, а он - для себя. В общем, получал расчет. С пламенным приветом...

Против ожидания, рассказ этот совсем Лапшина не обрадовал. Иван Михайлович даже ненадолго помрачнел и, отвернувшись от Васи, закурил, пуская дым в коридорную форточку.

- Ну, еще какие новости? - спросил Иван Михайлович. - Как личная жизнь? Как Лариса с тещей?

- Ревнуют меня, - со вздохом произнес Окошкин.

- И справедливо?

- Какая тут может быть справедливость! - воскликнул Вася. - Вы же сами знаете - Бочков в армии, вы - заболели, сколько нас осталось?

- Ужас!

- Вам - смех, а мне - слезы, Иван Михайлович. Я же молоденький еще!

- Мы моложе тебя были и Бориса Савинкова брали. Не жаловались.

- Так и я не жалуюсь, но только в отношении Ларкиной ревности...

- Как там Жмакин?

- С паспортом ему чего-то волынят, все бумаги есть, а Гвоздарев тянет. И Жмакин из меня душу мотает.

- Пустили его грузчиком работать?

- Это Давид Львович пробил. Они с Балашовой за него поручились, так что в этом смысле порядок...

Съев по рассеянности почти всю передачу, которую он привез Лапшину, Вася уехал, а Иван Михайлович, собрав все пятиалтынные в палате, спустился в вестибюль звонить Гвоздареву. Но Гвоздарев нынче в Управлении не был.

Во второй половине дня Ивана Михайловича выписали. Кадников, клюя носом, ждал в машине у ворот клиники. День был сухой, холодный, ветреный. Покуда Иван Михайлович шел по аллее к проходной, желтые листья шуршали под ногами.

- Осень! - сказал он, садясь рядом с шофером. - И как быстро повернуло.

- Да, ведь вы порядочно пролежали, - вздохнул Кадников. - Не день и не два. Куда поедем, Иван Михайлович?

Лапшин велел ехать "к парку" - так он всегда говорил, когда заезжал к Катерине Васильевне. И сердце у него стучало, когда поднимался он по знакомой лестнице и звонил в знакомую дверь.

Балашовой дома не было.

У стола, поджав ноги в шелковых носках, ел арбуз артист Днепров. Пиджак его висел на спинке стула, расположился он тут по-домашнему и, увидев Лапшина, почему-то присвистнул.

- Да, отдохнуть вам не мешает, - сочувственно сказал Днепров. - Вид у вас неважнецкий...

И добавил, усмехаясь:

- После сорока у нас, у мужиков, возраст лезет наружу. Никуда его не спрячешь. И разуться охота там, где разуваться бы не следовало, и полежать после обеда часок клонит, а ежели что непредвиденное, то задаешь себе дурацкий вопрос: "А к чему это непредвиденное?" Согласны?

Говорил он неожиданно искренне, и Лапшин согласился с ним. Днепров отрезал ему арбуза, Лапшин поел и поднялся.

- Так что же передать Катерине? - спросил Днепров.

- Вот адрес, - сказал Иван Михайлович, кладя на стол листочек из блокнота. - Ежели пожелает - может быть, напишет.

- Ну, она письма писать не любительница, - усмехнулся артист. - Это я по себе отлично знаю...

По лестнице Иван Михайлович спускался нарочито медленно, надеясь встретить Катю. И дома, укладывая чемодан, все ждал ее звонка, и на вокзале, стоя под осенним дождем у вагона, ждал, что она появится, но так и не дождался. Словно в насмешку, уже когда поезд начал двигаться, примчалась Патрикеевна с пирожками и курицей, с огурцами и булкой, которые он забыл. Криничный кинул ему пакет в окно. Иван Михайлович поймал его на лету, вздохнул и, радуясь тому, что теперь долго можно молчать, сел на диван.