Великая Российская трагедия. В 2-х т. - Руслан Хасбулатов

Черномырдин, после своего избрания премьером, осуществлял такой нажим — и сам, и через Президента, что невозможно было отказать. Конечно, можно было бы отказать при одном условии: если бы сам Яров не захотел уйти в Правительство. Но он после долгих колебаний согласился с предложением Черномырдина. Потеря Ярова была серьезной потерей, в отличие от других. Мне сразу стало довольно тяжело.

Рябов

Рябов — к сожалению, это моя самая большая ошибка. Бывший завхоз сельского сельхозтехникума. Юридические знания — из заочного юридического института. И сразу — депутат, председатель Комитета по законодательству, Председатель Палаты. Надо было остановить продвижение.

Но ... сыграли свою роль два фактора. Весь предыдущий период Рябов был твердым сторонником укрепления парламентаризма. Критиковал радикализм пропрезидентских кругов, высказывал здравые, рассудочные идеи. Это как-то компенсировало общую интеллектуальную недостаточность. И другое — многие высказывались в том смысле, что надо бы в руководстве иметь юриста. А у нас почти все юристы “перебежали” в систему исполнительной власти — в Кремль или на Старую площадь. Сыграло свою роль и то обстоятельство, что на VI-VII Съездах Рябов удачно выступал, энергично поддержал позицию Верховного Совета в конфликтах с исполнительной властью. Поэтому депутаты охотно его избрали заместителем.

Но как быстро все изменилось, как только Рябов стал моим заместителем! Первый “сигнал” я получил сразу же после прерывания командировки из Алма- Аты: 20 марта Ельцин попытался осуществить переворот. Вернувшись в Москву, я узнал, что в этих условиях Рябов настаивал на том, чтобы его заграничный вояж с группой депутатов, состоялся. Подумаешь, какой-то там переворот, я ведь запланировал поездку в Лондон! Изумлению моему не было предела. Дальше — больше: склоки, интриги, попытки затеять публичные скандалы со мной, с Ворониным. Позорное поведение на “Конституционном Совещании”, когда вместе с другими “захлопывал” своего Председателя. Он поставил перед собой задачу (точнее, перед ним была поставлена эта задача) — расколоть Верховный Совет. Эта задача, конечно же, ему, как и другим, была “не по зубам”. Он был накануне позорного изгнания. Помог путч — в первый же день заседания Рябов сложил свои полномочия, и уже через два часа был подписан Указ Ельцина о его назначении председателем... избирательной Комиссии в новый Парламент! Как мне говорили, действовал “Мост”, еще какие-то финансовые группы. Те же, что и с Филатовым. Я все думаю: откуда такая злобная ненависть у этих людей к человеку, который стоял у истоков их политической деятельности, мощно продвинул их к высоким государственным постам? Откуда?!

И вот Рябов, Филатов, Шумейко, Яров, — все “навалились” на бедного Магомедова. Я уже не говорю о целой ораве чиновников, которые были “брошены” (как на “Белый дом”!) в бой, чтобы “остановить!”, “не допустить!” Ну что, ему, “старому джигиту”, оставалось делать? Он, конечно же, уговорил Комиссию в Хасав-Юрте.

Комиссия, как мне рассказывали, отчаянно сопротивлялась, но в конечном счете, сдалась, — силы были слишком неравными. Регистрацию аннулировали.

...Выборы прошли, открытые ельцинисты — проиграли, скрытые, коллабораторы, так или иначе проскользнули в “Новый Парламент”. Многие выиграли, потому что осудили расстрел Парламента и обещали, во-первых, добиться нашего освобождения из “Лефортово”, во-вторых, создания Комиссии для расследования сентябрьско-октябрьского переворота. Избиратель им поверил...

Выборы... Они шли еще на улицах древних Афин и Рима, Спарты и Карфагена, тысячелетия тому назад. И тогда тоже кипели страсти. И у соперников дело доходило, как пишут историки, до смертельной схватки. И тогда был уже парламент, избираемый народом. Но правители не объявляли ему войну, не расстреливали — даже из стрел или камнеметательных орудий...

Для Аристотеля, Сократа, Эпикура, Александра Македонского, Посидония, Саллюстия, Юлия Цезаря, Платона и прочих знаменитых личностей ушедших тысячелетий, современная им эпоха виделась так же, как, скажем, сегодня, в конце 20 столетия мы рассматриваем мировую историю: то есть в прошедших веках они видели и знали историю знаменитых государств, историю войн, завоеваний, унизительных поражений, историю расцвета одних стран и народов и кризис и падение других, выдающихся достижений культур, чему они были свидетелями в своих непрерывных походах и т.д.

Выводить все оперирумемые сегодня нами понятия, всю историю даже только из 2-х тысячелетий — это уже искусственное обеднение. А если к тому, — как это делают некоторые — вообще пытаться “все выводить из себя” — очевидная интеллектуальная несостоятельность таких деятелей просто шокирует, но они-то этим бравируют, вот беда. Французские просветители сделали прорыв в гуманитарную науку в целом, не говоря уже о науке политической, благодаря усвоению ими политических учений Аристотеля, Платона, Сократа; прорыв в начала этики — благодаря Эпикуру. Немецкие философы изучили самым тщательным образом философию греческих и римских мыслителей, прежде чем сделали соответствующий прорыв в сфере философской науки. Французские и британские экономисты и юристы полностью позаимствовали классические категории отношений собственности, разработанные греческими и римскими экономистами и юристами. Монтескье, Вольтер, Руссо, Ламетри, Мирабо — при всем их величии, всего лишь современные толкователи Аристотеля, Платона, Сократа, Сенеки, Эпикура, Саллюстия, Цицерона и других знаменитостей Греции и Рима. При всех их противоречиях во взглядах, все эти известные авторы исходили из неких общих постулатов государственного устройства, этики поведения государственного деятеля, понятий чести и совести, понятия добродетели, обязательств политика перед своими избирателями. И стандарты эти тогда предъявлялись весьма высокие.

Аристотель об участии граждан в управлении государством [126]

Никакой теории разделения властей не было бы без Аристотеля. Не было бы уходящего в глубь столетий понимания природы государства, форм государства, определения этих форм — царизм-самодержавие, олигархия, аристократия, демократия. И не только это, но и многое другое, важное и актуальное для нас сегодня.

...Так как мы ставим своей задачей исследование человеческого общения в наиболее совершенной его форме, дающей людям полную возможность жить согласно их стремлениям, то надлежит рассмотреть и те из существующих государственных устройств, которыми, с одной стороны, пользуются некоторые государства, признаваемые благоустроенными, и которые, с другой стороны, проектировались некоторыми писателями и кажутся хорошими. Таким образом, мы будет в состоянии открыть, что можно усмотреть в них правильного и полезного, а вместе с тем доказать, что наше намерение отыскать такой государственный строй, который отличался бы от существующих, объясняется не желанием мудрствовать во что бы то ни стало, но тем, что эти существующие ныне устройства не удовлетворяют своему назначению.

Начать следует прежде всего с установления того принципа, который служит точкой отправления при настоящем рассуждении, а именно: неизбежно, чтобы все граждане принимали участие либо во всем касающемся жизни государства, либо ни в чем, либо в одних делах принимали участие, в других — нет. Чтобы граждане не принимали участия ни в чем, это, очевидно, невозможно, так как государство представляет собой некое общение, а следовательно, прежде всего является необходимость занимать сообща определенное место: ведь место, занимаемое одним государством, представляет собой определенное единство, а граждане являются общниками (koinonoi) одного государства. Но в каком объеме можно допустить для граждан приобщение к государственной жизни? И что лучше для стремящегося к наилучшему устройству государства: чтобы граждане имели сообща по возможности все или одно имели сообща, а другое — нет? [127]

Ведь можно представить общность детей, жен, имущества, как это мы находим в “Государстве” Платона, где, по утверждению Сократа, и дети, и жены, и собственность должны быть общими. Какой порядок предпочтительнее: тот ли, который существует теперь, или же тот, который предписан в “Государстве”?..

Ясно, что государство при постоянно усиливающемся единстве перестанет быть государством. Ведь по своей природе государство представляется неким множеством. Если же оно стремится к единству, то в таком случае из государства образуется семья, а из семьи — отдельный человек: семья, как всякий согласится, отличается большим единством, нежели государство, а один человек — нежели семья. Таким образом, если бы кто-нибудь и оказался в состоянии осуществить это, то все же этого не следовало бы делать, так как он тогда уничтожил бы государство. Далее, в состав государства не только входят отдельные многочисленные люди, но они еще и различаются между собой по своим качествам (eidei), ведь элементы, образующие государство, не могут быть одинаковы... [128]