Том 1. Главная улица - Синклер Льюис

Увидев жену, он воскликнул:

— А, женушка, иди сюда! Чертовски хорошо дома, а?

— Да, — солгала она и с трепетом подумала: «Не теперь. Сейчас я не в силах объясняться. Он так добр ко мне. Он верит мне. А я собираюсь разбить его сердце».

Она улыбнулась ему. Блюдя священную чистоту его подвала, она бросила в мусорный ящик пустой пузырек из-под синьки. «Только ребенок и удерживает меня, — размышляла она. — Если бы Хью умер…» В ужасе она помчалась наверх и удостоверилась, что за эти четыре минуты с Хью ничего не случилось.

Она заметила карандашную пометку на подоконнике. Она сделала ее как-то в сентябре, когда собиралась на пикник с Ферн Маллинз и Эриком. Они с Ферн тогда дурачились и хохотали, выдумывая всевозможные увеселения на всю предстоящую зиму. Кэрол взглянула через улицу на окно комнаты, где жила Ферн. Серый лоскут занавески прикрывал тихое окно.

Она старалась придумать, кому бы позвонить по телефону. Не нашлось никого.

Вечером пришли Кларки и заставили ее описывать им миссии. Десятки раз они повторяли ей, как они рады, что она опять с ними.

«Приятно, когда люди к тебе расположены, — думала она. — Это притупляет тоску. Но… Ах, неужели вся жизнь состоит из неразрешимых но?..»

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Кэрол старалась быть довольной — что уже само по себе несовместимо. Весь апрель она с невероятным усердием занималась уборкой дома. Связала свитер для Хью. Прилежно работала в Красном Кресте. Молчала, когда Вайда неистово ораторствовала о том, что, хотя Америка, как и прежде, ненавидит войну, тем не менее нужно вторгнуться в Германию и стереть с лица земли всех немцев, так как доказано, что в немецкой армии нет ни одного солдата, который не распинал бы пленных и не отрубал руки младенцам.

Кэрол была добровольной сиделкой при миссис Чэмп Перри, когда та вдруг слегла с воспалением легких и вскоре умерла.

В похоронной процессии участвовали все одиннадцать человек ветеранов гражданской войны и пионеров-старики и старухи, немощные и слабые, которые несколько десятилетий назад были в этих диких местах лихими молодцами и румяными красотками и скакали на мустангах по густой, волнующейся под ветром траве прерии. Они ковыляли за оркестром, составленным из местных дельцов и школьников, которые шли вразброд, без форменной одежды, без дирижера, и пытались исполнять на ходу траурный марш Шопена, — толпа плохо одетых людей с печальными глазами, шлепавших по талому снегу под сбивающиеся звуки скорбной музыки.

Чэмп сразу совсем сдал. Ревматизм стал еще сильнее мучить его. В комнатах над лавкой царила тишина. Он больше не мог исполнять обязанности скупщика зерна при элеваторе. Привозившие пшеницу фермеры жаловались, что Чэмп не видит делений на весах и все время словно высматривает кого-то в темноте закромов. Часто видели, как он крался проулками, разговаривал сам с собой и, чтобы уйти от взоров посторонних, скрывался на кладбище. Раз Кэрол пошла за ним и увидела, что этот грубый, пропитанный табаком, недалекий старик лежал ничком на снегу могилы, раскинув большие руки, будто пытаясь защитить от холода ту, которую он заботливо укрывал на ночь шестьдесят лет подряд и которая теперь осталась совсем одна.

Компания, которой принадлежал элеватор, уволила Чэмпа. Компания, как объяснил Кэрол ее председатель Эзра Стоубоди, не имела средств для содержания пенсионеров.

Кэрол попыталась пристроить старика на почту. Там всю работу исполняли мелкие служащие, и должность почтмейстера была единственной синекурой в городе, единственной наградой, дававшейся за политическую безупречность. Но оказалось, что на это место претендует бывший буфетчик Берт Тайби.

По ходатайству Кэрол Лайм Кэсс взял старика в ночные сторожа. Мальчишки часто потешались над Чэмпом, когда он засыпал возле мельницы.

Некоторую радость доставило Кэрол возвращение майора Рэйми Вузерспуна. Он был здоров, но все еще слаб после газового отравления. Он вышел в отставку и вернулся домой как первый ветеран Великой войны. Передавали, что он приехал без предупреждения, что при виде его Вайда упала в обморок и целые сутки не хотела делиться им с остальным городом. Когда Кэрол зашла к ним, Вайда не могла говорить ни о чем, кроме Рэйми, и не выпускала его руки из своей. Неизвестно почему, эта нежность была неприятна Кэрол. А Рэйми… впрочем, этот мужчина в узком кителе с погонами и в высоких блестящих сапогах был не Рэйми, а старший, более строгий брат его! Лицо его как-то изменилось, губы были сжаты плотнее. Это был не Рэйми. Это был майор Вузерспун. Кенникот и Кэрол оба были благодарны ему, когда он объявил, что Париж далеко не так красив, как Миннеаполис, и что все американские солдаты отличались высоконравственным поведением, когда бывали в отпуску. Кенникот почтительно расспрашивал, хорошие ли у немцев самолеты и что означают такие выражения, как «угол возвышения», «вша» и «дать дуба».

Через неделю майор Вузерспун стал полным распорядителем галантерейного магазина. Гарри Хэйдок решил заняться несколькими филиалами, которые он открывал в окрестных деревушках. Со временем Гарри предстояло стать одним из крупнейших богачей в городе, и майор Вузерспун должен был возвышаться вместе с ним. Вайда ликовала, хотя и жалела, что должна отказаться от большей части своей работы в Красном Кресте. Рэю, как она объясняла, все еще нужен уход.

Когда Кэрол увидела его не в форме, а в сером в крапинку костюме и новой серой фетровой шляпе, она была разочарована. Это был не майор Вузерспун, это был Рэйми.

Первый месяц мальчишки бегали за ним по улице и называли его майором, но постепенно этот титул отпал, и ребята перестали отрываться от игры в мраморные шарики, когда он проходил мимо.

Город был охвачен горячкой, вызванной военными ценами на пшеницу.

Деньги за пшеницу не залеживались в карманах у фермеров; города для того и существовали, чтобы позаботиться об этом! Фермеры из Айовы продавали свою землю по четыреста долларов за акр и переезжали в Миннесоту. Но кто бы ни покупал, продавал или закладывал земельные участки, к этому делу тотчас присасывались горожане — мукомолы, агенты по продаже недвижимости, юристы, лавочники, доктор Уил Кенникот. Они покупали землю по полтораста, продавали ее на следующий день по сто семьдесят и покупали снова. За три месяца Кенникот «сделал» семь тысяч долларов. Это было в четыре раза больше того, что общество платило ему за лечение больных.

Ранним летом началась кампания по борьбе за подъем и процветание города. Коммерческий клуб решил, что Гофер-Прери не только пшеничный центр, но также прекрасное место для заводов, дач и государственных учреждений. Кампанию возглавлял мистер Джеймс Блоссер, незадолго до того приехавший в город спекулировать землей. Мистер Блоссер был известный делец. Он любил, чтобы его называли «честным Джимом». Это был крупный, грузный, шумный и веселый человек с узкими глазками, здоровым цветом лица, большими красными руками, одетый всегда с иголочки. Он оказывал внимание всем женщинам поголовно. Это был первый человек в городе, не настолько чувствительный, чтобы заметить высокомерие Кэрол. Он обнял ее за плечи и снисходительно сказал Кенникоту: «У вас прелестная жена, доктор!» И когда она не слишком тепло ответила: «Очень благодарна вам за аттестат доброкачественности», — он дохнул ей в шею и не нашел в ее словах ничего обидного.

Он любил давать волю рукам. Не было случая, чтобы он пришел в дом и не попытался облапить Кэрол. Он трогал ее руку, поглаживал пятерцей по талии. Кэрол ненавидела этого человека и боялась его. Она спрашивала себя, не слыхал ли он об Эрике и не потому ли позволяет себе такие вольности. Она дурно отзывалась о нем и дома и в гостях, но Кенникот и другие столпы общества стояли за него горой:

— Может, он и грубоват, но куда нам до него! Это деляга, каких еще никогда не бывало у нас в городе. Хитрейшая бестия! Слыхали, что он сказал старику Эзре? Ткнул его под ребра и говорит: «Послушайте, старина, чего ради вам ездить в Денвер? Дайте мне только срок, и я передвину горы сюда! Всякой горе будет лестно здесь поместиться, как только мы устроим «белую дорогу».

Город восхищался мистером Блоссером не меньше, чем Кэрол возмущалась им. Он был почетным гостем на банкете Коммерческого клуба в «Минимеши-хаузе». В честь этого торжества меню были оттиснуты золотыми буквами (но с множеством опечаток); гостям предлагали сигары, подавали мягкие, влажные ломтики сига из Верхнего озера, сервированные, как филе камбалы. Блюдца кофейных чашек постепенно наполнялись намокшим пеплом сигар, а ораторы говорили о предприимчивости, хватке, силе, здоровой крови, настоящих мужчинах, прекрасных женщинах, об избранной богом стране, о Джеймсе Хилле, благословенной жатве, приросте населения, высоких доходах, об иностранных агитаторах, подрывающих незыблемость американской государственности, о сенаторе Кнуте Нелсоне и стопроцентном американизме.