Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи - Инесса Николаевна Плескачевская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Танцевать из-под палки? Никогда! Сосредоточенность перед выступлением – всегда! Людмила Семеняка, много лет наблюдавшая Плисецкую очень близко, вспоминает, что, когда Майя Михайловна готовилась к спектаклю, ее никто не смел отвлекать:
– Она всегда делала станок, потом она оторвется, подойдет и посмотрит, как там танцуют. Концерты разные были. Она могла в любом поколении встать. Другой концерт – она была его центром, она была как вдохновение для всех. И другие балерины, допустим, ее возраста, они не могли так сделать. Всегда было видно, что у них подошел какой-то возраст. У Майи Михайловны невозможно было сказать, что какой-то возраст подошел.
Возраст для балета – штука пугающая. Не зря Плисецкая в детстве мечтала быть актрисой драматической: «Драматические актеры могут играть хоть до восьмидесяти лет, а балетные до восьмидесяти танцевать не могут, – говорила она (хотя сама и в 70 выходила на сцену Лебедем. – И. П.). В сорок лет артист драмы – молодой, артист балета – уже старый. Есть у нас поговорка: приходит опыт – пропадает прыжок». Когда это произошло с Плисецкой, она просто стала танцевать по-другому, но со сцены не ушла: слишком велико было ее – и сцены, и самой Плисецкой – притяжение, магия. Она станцевала Кармен в 42, в балетах Бежара стала танцевать в 50. Если бы она все сделала так, как это обычно бывает у балетных: пенсия через двадцать лет после начала работы в театре, – искусство обеднело бы.
Как такое долгожительство на сцене стало возможным, объясняет Валерий Лагунов:
– Данные и эстетика. Вы понимаете, балерина может сохраниться, если она талантлива – данные-то потрясающие, – только если сохранит эстетику. Если на нее смотреть нельзя, то нельзя.
– Когда вы говорите «эстетика», имеете в виду эти знаменитые балетные линии?
– Линии, рисунок, худая. Ведь она и Максимова к пятидесяти годам приобрели эстетику идеальную, в которой они не были никогда. Именно к пятидесяти.
– Мне кажется, когда она стала старше, стала даже красивее.
– Да, и фигура лучше стала. Вот с Хорхе Донном ей пятьдесят с лишним лет. Идеальная фигура! А молодая она… и ляжки были, и зад. А к пятидесяти приобрела идеальную форму.
Сергей Радченко все это объясняет, конечно, талантом, и… физической силой:
– Очень сильный человек физически, потому что в ее годы – в восемьдесят с лишним лет она танцевала «Аве Майя». Бежар поставил. Даже это станцевать…
– Последний раз «Лебедя» она танцевала в девяносто шестом году. Ей был семьдесят один год. А это ведь на пуантах.
– На пуантах она танцевала хорошо. Был неприятный момент в Аргентине. Она там села на какой-то холодный парапет. А мы должны были танцевать. Она танцевала с совершенно больной спиной «Лебедя» и после этого встать не могла. Мы шли на поклон и подняли ее. Это получилось очень театрально, и публика не понимала, что происходит… Майя последнее время очень много катала нас всех по странам. Все хотели «Кармен-сюиту».
Борис Акимов вспоминает, что Плисецкая не только много гастролировала, пока силы позволяли, но и устраивала много творческих вечеров: спешила. «Она часто говорила: я мало сделала, я могла бы больше». Это звучит удивительно, когда вспоминаешь, что ей удалось и с какими боями неместного значения ей приходилось «пробивать» приглашения западных хореографов, свои балеты… Но только сама Майя Михайловна знала, чего она хотела добиться, что еще попробовать, у кого еще станцевать. Любой творческий человек знает разницу между внешним и внутренним: внешним блеском, славой и успехом – и постоянной внутренней неудовлетворенностью творца, который единственный знает, к чему он на самом деле стремился, а потому всегда огорчен: сделал не все, сделал мало.
Останавливали ли Плисецкую эпизоды, подобные тому, что случился в Аргентине? Никогда: «Если ты поддаешься болезни или плохому настроению, если чинимые препятствия заставляют опускать руки, а не разжигают в тебе азарт, тебе в любом возрасте будет трудно танцевать, петь или читать монолог на сцене. Сцена – это жизнь, радость. Тот, кто думает или чувствует иначе, скорее всего вообще напрасно на нее выходит. Оркестр начинает играть, Лебедь взмахивает крыльями – и неужели вы думаете, что в этот момент я вспоминаю, сколько мне лет?»
Наталия Касаткина творческое долголетие «Майечки» объясняет просто:
– Мы с ней как-то сидим, гримируемся рядышком. Майя говорит: «На самом деле если я перестану танцевать, я умру».
Говорю Касаткиной: ну вот же, она последний раз танцевала «Лебедя» в 71.
– Ну, это ерунда, – отрезает решительно. – Мне восемьдесят восемь, и я еще станцую. На полупальчиках.
– Вот как это происходит? Почему?
Тон ее голоса резко меняется на детский-детский, и сама она начинает выглядеть, как ребенок: хорошая актриса, преображается моментально.
– Хочется! Очень хочется!
– Без сцены невозможно? – стараюсь не рассмеяться.
– Нет!
– Наркотик?
– Наркотик! – становится серьезной. – Нет, это не наркотик, конечно. Но это жизнь. Если я, например, уйду из театра (а Касаткина и сегодня много времени проводит в своем Театре классического балета, где мы и делали интервью. – И. П.), то мне нужно будет туда, за Майей отправиться. Потому что я могу жить только так, как я сейчас живу – с артистами, своими спектаклями, со всем этим. И Майя… Для нее это не то что важно, не в этом дело – она так живет. Жила. Она по-другому не может.
Борис Мессерер называет творческое долголетие своей знаменитой кузины «художественным подвигом»:
– Она старалась уже танцевать только руками, камешки перекидывать (это сцена из «Айседоры». – И. П.). Старалась минимизировать движения свои, но тем не менее выходила на сцену в большом возрасте. В определенном смысле это большой художественный… да, подвиг долголетия.
Возможно, это у них семейное, династическое. Мессерер ведь и сам такой. Мы встретились с ним в знаменитой мастерской на улице Поварской на следующий день после его 90-летия. Да, он пришел в мастерскую, как приходит сюда практически каждый день, поднимаясь по узким крутым ступеням от лифта
