Горбун, Или Маленький Парижанин - Поль Анри Феваль

— «Если ваше королевское высочество мне не поможет…» — повторил Лагардер. — А дальше?

— Дальше? Дальше я не расслышала.

— А мое имя она произнесла после этого?

— Нет, раньше. Я стояла у окна, и мне почудилось, что я услышала ваше имя, Анри. Она была еще далеко. А когда подошла поближе, сказала: «Сила! Чтобы совладать с его неукротимой волей, нужна только сила!»

— Ах вот как? — произнес Лагардер, и руки его бессильно повисли. — Значит, она так сказала?

— Да, именно так.

— Вы хорошо расслышали?

— Хорошо. Но почему вы так побледнели, Анри, почему так засверкали ваши глаза?

И верно: Лагардер стал бледен как мел, глаза его метали молнии.

Ему словно приставили острие кинжала прямо к сердцу; боль была нестерпимой.

Вдруг краска залила его лицо.

— Насилие! — едва сдерживаясь, проговорил он. — Хитрость, а теперь насилие! Какой эгоизм! Какая извращенная душа! Воздавать добром за зло — так поступают святые и ангелы. Злом за зло и добром за добро — это человеческая справедливость. Но воздавать злом за добро — это — клянусь Иисусом! — позор и гнусность! Такая мысль могла родиться лишь в преисподней! Она меня обманула! Теперь я понимаю, меня хотят победить числом, разлучить нас…

— Разлучить нас? — переспросила Аврора, подскочив, как молодая львица. — Кто? Эта гадкая женщина?

— Аврора, — положив руку на плечо девушки, проговорил Лагардер, — говорить дурно об этой женщине нельзя.

У шевалье было такое странное выражение лица, что Аврора в испуге попятилась.

— Господи боже мой! — вскричала она. — Да что с вами?

Она вновь подошла к Анри, который стоял, обхватив голову руками, и хотела броситься ему на шею. Но он с каким-то испугом оттолкнул девушку.

— Оставьте! Оставьте меня! — вскричал он. — Это ужасно! Над нами и вокруг нас тяготеет проклятие!

На глазах у Авроры выступили слезы.

— Вы меня больше не любите, Анри, — пролепетала она.

Лагардер взглянул на нее. В этот миг он походил на сумасшедшего. Ломая руки, он горько рассмеялся.

— Ах, теперь я ничего не знаю! — вымолвил шевалье, пошатываясь, как пьяный: его разум и воля были сломлены. — Клянусь честью, я ничего не знаю! Что там, у меня в сердце? Ночь? Пустота? Любовь и долг — что я должен выбрать, скажи мне, моя совесть!

Он рухнул на стул и забормотал тоном слабоумного:

— Совесть, совесть, скажи: долг или любовь? Смерть или жизнь? Есть у этой женщины право или нет? А у меня оно есть?

Аврора не слушала бессвязные слова своего друга. Но она видела его отчаяние, и сердце ее разрывалось.

— Анри, Анри, — принялась она успокаивать Лагардера, опустившись перед ним на колени.

— Им не удастся купить мое священное право, — продолжал Лагардер, лихорадочное возбуждение которого сменил упадок сил. — Не купят, даже ценою жизни. А я отдал свою жизнь, это так. Что мне должны за это? Да ничего!

— Ради бога, Анри, мой Анри, успокойтесь, объясните, в чем дело!

— Ничего! Я сделал это не для того, чтобы кто-то оказался у меня в долгу. Что стоит моя преданность! Безумство!

Аврора схватила Лагардера за руки.

— Безумство! — яростно повторил он. — Я строил на песке, и порыв ветра разрушил хрупкое здание моей надежды, моя мечта канула в вечность!

Он не чувствовал ни нежного прикосновения пальцев Авроры, ни ее горячих слез, катившихся у него по руке.

— Я приехал сюда, — бормотал Анри, утирая лоб, — зачем? Разве я здесь кому-нибудь нужен? Кто я такой? Разве эта женщина не права? Я говорил громко, словно безумный… Кто мне сказал, что вы будете со мною счастливы?.. Вы плачете?

— Я плачу, потому что вы не в себе, Анри, — пролепетала бедняжка.

— Если вы заплачете потом, я умру.

— Но почему потом я должна заплакать?

— Откуда мне знать? Аврора, разве можно узнать женское сердце? Разве я сам знаю, любите вы меня или нет?

— Люблю ли я вас? — горячо и порывисто воскликнула девушка.

Анри жадно смотрел на нее.

— И вы спрашиваете, люблю ли я вас? — повторила Аврора. — Вы, Анри, спрашиваете?

Лагардер закрыл ладонью ей рот. Она поцеловала его пальцы, и он отдернул руку, словно обжегся.

— Простите меня, — проговорил Лагардер, — я потрясен. И тем не менее мне следует знать. Вы не знаете себя, Аврора, а вот я должен. Послушайте меня и подумайте хорошенько: речь идет о счастье или горе всей нашей жизни. Умоляю, отвечайте, как велят вам совесть и сердце.

— Я отвечу вам, как ответила бы отцу, — сказала Аврора.

Лагардер сделался мертвенно-бледен и закрыл глаза.

— Не называйте меня так, — пробормотал он так тихо, что Аврора едва его расслышала. — Никогда не называйте! Боже, — продолжал он, подняв повлажневшие глаза, — это единственное слово, которым я приучил ее себя называть. Да и кого она видит во мне, если не отца?

— О Анри… — начала Аврора, которую неожиданный румянец сделал еще прелестнее.

— Когда я был ребенком, — размышлял вслух Лагардер, — тридцатилетние мужчины казались мне стариками. — Мягким и чуть дрожащим голосом он спросил: — Сколько, по-вашему, мне лет, Аврора?

— Какая мне разница, сколько вам лет, Анри!

— Но я хочу знать, что вы обо мне думаете. Так сколько же?

В эти секунды Лагардер был похож на обвиняемого, который ждет приговора.

У любви, этой грозной и могучей страсти, бывает порой странный оттенок ребячества. Аврора опустила взор, грудь ее вздымалась.

Впервые в жизни Лагардер увидел, как в девушке пробудилась стыдливость, и перед ним словно открылись ворота в рай.

— Я не знаю, сколько вам лет, Анри, — ответила она, — но слово, которым я вас только что назвала, слово «отец», я всегда произношу с улыбкой.

— Почему же с улыбкой, дитя мое? Я вполне мог бы быть вашим отцом.

— Но я не могу быть вашей дочерью, Анри.

Амброзия, опьянявшая бессмертных богов, по сравнению с чарами этого голоса показалась бы уксусом и желчью. Но Лагардер не сдавался, желая выпить свое счастье до последней капли.

— Когда вы появились на свет, Аврора, я был старше, чем вы сейчас. Я был уже мужчиной.

— Это верно, — отозвалась девушка, — потому что вы могли держать в одной руке меня, а в другой — шпагу.

— Аврора, дитя мое милое, не смотрите на меня сквозь призму своей благодарности, вы должны видеть меня таким, какой я есть.

Она положила свои хорошенькие дрожащие ручки на плечи шевалье и долго в него всматривалась.

— Я не знаю никого, — проговорила девушка наконец, улыбнувшись и опустив ресницы, — лучше, благороднее и красивее вас!

IX

Завершение праздника

Это было правдой, особенно