За правое дело - Василий Семёнович Гроссман

– Ничего, сынок, раз надо, проработаем и две смены.

Смена осталась в цехе.

Люди работали в молчании, не было обычных приказаний, сердитых объяснений, которые толковые делали бестолковым.

Минутами Андрееву казалось, что рабочие молча говорят между собой. Он поворачивал голову в сторону узкоплечего парня в полосатой тельняшке, Слесарева. Тот оглядывался и бежал к воротам цеха, подгоняя вагонетки с порожними изложницами, а ведь именно об этом думал Андреев, глянув на Слесарева.

Легкость движений непонятно существовала рядом с изнурением и усталостью.

Все работавшие в цехе, не только кадровые, сознательные передовики, коммунисты и комсомольцы, но и озорные девушки с подбритыми бровями, в брезентовых штанах и сапогах, поглядывавшие временами в круглые зеркальца, и угрюмые эвакуированные мужчины, не умевшие работать, и семейные женщины, часто бегавшие смотреть, не дают ли чего в распределителе, – все они теперь были охвачены бескорыстным вдохновением общего труда.

В обеденный перерыв к Андрееву подошел человек с худым лицом, одетый в зеленую солдатскую гимнастерку. Андреев рассеянно посмотрел на него, сразу не узнал. Это был секретарь заводского комитета.

– Павел Андреевич, зайдите сегодня в четыре часа в кабинет к директору.

– Это для чего? – сердито спросил Андреев, ему подумалось, что директор станет его уговаривать эвакуироваться.

Секретарь несколько мгновений смотрел на него и сказал:

– Получено утром указание подготовить завод к взрыву, мне поручили подобрать людей, – и взволновался, полез в карман за кисетом.

– Нет, этому не бывать, – сказал Андреев.

8

Мостовской позвонил своему знакомому, работнику обкома Журавлеву, и просил помочь ему добраться до завода.

– Вам хорошо бы на «Красный Октябрь», – сказал Журавлев, – там ведь ленинградцы есть, эвакуированные с Обуховского завода, – земляки ваши.

Он позвонил по телефону секретарю заводского партийного комитета и в Тракторозаводский райком партии, предупредил о поездке Мостовского. Он послал Мостовскому свою машину, наказав шоферу ждать, сколько ни понадобится Михаилу Сидоровичу. Но через полтора часа шофер явился – Мостовской отпустил его, сказал, что после собрания пойдет к знакомому рабочему, а домой доберется сам.

Вечером в обком приехал вызванный на совещание инструктор Тракторозаводского райкома и успел подробно, пока ждали секретаря, рассказать, как прошла встреча с Мостовским.

– Это вы предложили правильно: встреча рабочих со старым революционным бойцом, – сказал он. – Замечательно все прошло, многие даже плакали, когда он про Ленина сказал, про последнюю встречу свою с ним, когда Владимир Ильич уже болен был.

– Он и теоретически исключительно подкован, – сказал Журавлев.

– Это верно, он очень просто говорил. Ремесленники-парнишки и те рты пооткрывали, так ясно, понятно говорил. Я как раз на заводе был, когда он приехал, как раз ко второй смене: парторги объявили, что желающие пусть пойдут в клуб для встречи. Все остались, никто почти домой не пошел, только уж самые несознательные. И встреча очень хорошая получилась. Потом перешли в зал, он говорил недолго, с того и начал: «Вы устали после работы», но голос ясный, сильный. Как-то он необычайно говорил. – Инструктор подумал и добавил: – У всех, и я по себе чувствовал, вдруг как-то сердце забилось.

– А вопросы были?

– Вопросов много, ну, конечно, все про войну: почему отступаем, про второй фронт, про эвакуацию, про поддержку иностранных рабочих, конечно, кое-кто интересовался насчет «получаловки», как рабочие говорят, и по продовольствию; но хорошо, замечательно слушали и старые кадры и молодежь.

Инструктор, понизив голос, сказал:

– Правда, насчет одного вопроса не совсем получилось. Он про эвакуацию говорил, что заводы никуда не уйдут, что работа не прервется и не будет прерываться, приводил в пример «Красный путиловец» и Обуховский. Это когда о задачах рабочего класса говорил, а мы в этот день как раз проводили совещание закрытое о подготовке заводов к спецмероприятиям в связи с положением на фронте.

– Ну, это понятно, – сказал, улыбнувшись, Журавлев, – он ведь на вашем совещании не был и не по тезисам говорил… Да, еще хотел спросить, почему он машину отпустил?

– Вот как раз я хотел сказать вам. После доклада мы предложили отдохнуть у директора в кабинете, диетпитание организовали, а он говорит: я хочу тут к знакомому рабочему пойти на квартиру, к Андрееву, и машину отпустил. Простился и пошел, быстрый, ну не дашь больше пятидесяти лет по походке. Я в окно видел, его рабочие во дворе окружили, так он с ними к поселку и пошел…

9

Утром Варвара Александровна напоила чаем Володю, стала собираться в баню.

Она шла, предвкушая душевное успокоение. В теплом спокойном банном полумраке приятно поговорить со знакомыми. В бане всегда хорошо и легко вспоминалось прошлое, грустно и приятно было, глядя на молоденьких, беленьких дочерей и внучек знакомых, вспоминать свою молодую пору. Варваре Александровне казалось, что она забудет в бане хоть на полчасика про предстоящий отъезд, про все свои печали.

Но и в бане все напоминало о войне, и сердечная тревога ни на минуту не утихала. Мылись военные девушки, в раздевалке висели их зеленые юбки, гимнастерки с треугольниками на воротниках, стояли солдатские сапоги, да еще мылись две молодые, сытые женщины, приезжие, как поняла из их разговора Варвара Александровна. Никого знакомых в бане не оказалось.

Баня, в которую Варвара Александровна ходила долгие годы, для военных девушек была случайной и неинтересной. Они вспоминали бани, где им приходилось мыться, – в Воронеже, в Лисках, в Балашове, а через несколько дней где-нибудь в Саратове или в Энгельсе будут вспоминать они сталинградскую баню. Хохотали они так громко, что голова заболела. А гражданские, не стесняясь, говорили о всяких неприличиях, обсуждали свои дела. Варвара Александровна подумала, что с этими женщинами не так помоешься, сколько наберешься всякой дряни.

– Эх, война спишет, – кричала одна и трясла завитой в перманент мокрой головой.

А вторая, поглядев на Варвару Александровну, с усмешкой спросила:

– Что ты, бабка, смотришь на меня глазами гепею?

– Ох, я бы посмотрела так, чтобы звания от тебя не осталось, спекулянтка, – сказала Варвара Александровна. Она не стала мыть волосы, как предполагала, обвязала голову полотенцем, чтобы не замочить их, торопливо помылась, лишь бы скорее уйти.

Когда она пошла в сторону дома, объявили воздушную тревогу. Варвара Александровна проходила в это время мимо пустыря, где стояли зенитные пушки. Пушки страшно ударили, ушам стало больно, Варвара Александровна кинулась бежать, повалилась на землю в пыль. А так как после бани она была вся влажная, потная, – пыли налипло много, она пришла домой перепачканная.

Невестка, вернувшаяся с дежурства, стоя на крыльце, ела хлеб с огурцом.

– Что с вами, упали? – спросила она.

– Сил моих нет, –