Солдатами не рождаются - Константин Симонов

Таня услышала и кивнула, но все равно в ту минуту это не дошло до ее сознания. Только теперь дошло и все равно осталось не важным.

Еще когда пришли самые первые автобусы и грузовики и начали выносить людей из лагеря, как и предсказывал батальонный комиссар, приехал член Военного совета Захаров. Он зашел в землянку, прошел из конца в конец, вернулся, встал у входа и минут десять молча стоял и смотрел, как выносили. Потом задержал проходившую мимо Таню – оказывается, запомнил ее – и спросил:

– Серпилин говорил, что долго в тылу у немцев была. А такое там видела?

Таня только покачала головой. Слышала много. А видела под Смоленском только издали, за километр, вышки да проволоку.

– И мне еще не приходилось, – сказал Захаров. – Первый отбитый лагерь за войну… Война вообще дело малопрекрасное, но все же…

Он не договорил. К землянке задним ходом сдавала еще одна машина. Захаров потянул за рукав Таню, чтобы не зацепило.

– Ездим по трупам своих товарищей, – сказал он чугунным, тяжелым голосом. – Взять бы всех фашистов – да в прорубь! За Волгу хотели? Пусть подо льдом до того берега идут! Да где там! Разве можно! – Он невесело усмехнулся. – Мы отходчивые. Сдадутся – и будешь им раны перевязывать.

– Не буду, – сказала Таня.

– Будешь. А я буду тыловиков гонять, чтобы пленным в котел до грамма все, что положено, чтобы, не дай бог, не отощали. А не обеспечат – шкуру буду спускать. – Сказал так, словно насмехался над самим собой и над тем, что ему придется делать. – А это куда из памяти деть? – Он ткнул пальцем в сторону санитаров, вытаскивавших из землянки безвольно ломавшиеся у них на руках тела, и покосился на Таню: – Иди работай.

И она, отходя, вспомнила, как Росляков назвал этого немолодого, грузного человека Костей!

Вот он какой, этот Костя!

Разговор был давно, вчера. А сегодня днем Захаров заезжал еще раз и стоял в бараке и смотрел, как идет санобработка. Но и все, что было сегодня днем, тоже было давно. Все было давно. И сама она, казалось, уже давно была здесь, на фронте.

– Вы что, не спите? – оторвал ее от этих мыслей голос батальонного комиссара Степана Никаноровича.

Он стоял перед ней в проходе между нарами, и рядом с ним еще кто-то высокий в ватнике и ушанке.

– Не сплю, – сказала Таня.

– Раз не спите, я пойду по своим делам, а вы разыщите под двести семнадцатым номером Бутусова, лейтенанта. Комбат с передовой к нам приехал, – батальонный комиссар кивнул на стоявшего рядом высокого, – своего лейтенанта хочет найти.

– Сейчас найдем. – Таня встала, стараясь сообразить, где может лежать двести семнадцатый.

И уже когда встала, поняла, что еле держится на ногах, что именно теперь готова повалиться и заснуть мертвым сном.

Она подняла глаза на стоявшего перед ней высокого человека в перетянутом ремнями коротком ватнике, и ей почудилось в его лице что-то знакомое.

– Пойдемте, – сказала она, так и не вспомнив, видела ли его раньше.

Сказала и повернулась. Но высокий не пошел вслед за ней, а, наоборот, придержал ее за плечо, повернул к себе, положил вторую, тяжелую, забинтованную руку на другое ее плечо и сказал:

– А я Синцов. Здравствуйте. Не узнали меня?

И она сразу узнала его. И, наверное, узнала бы еще раньше, если бы не считала, что его нет на свете.

– Здравствуйте, Иван Петрович! А я горевала, что вы погибли.

– А я живой.

Синцов продолжал стоять не двигаясь, и она не знала, что ей делать со своими руками. Если бы он не держал руки на ее плечах, она, наверное, потянулась бы и обняла его. Но он все еще молча стоял и держал руки у нее на плечах и смотрел на нее внимательно и странно, словно видел не ее, а еще кого-то другого, смотрел так, словно знал то, о чем не мог знать. Потом разом снял руки и сказал:

– Пойдемте искать, – и, пропустив ее вперед, пошел сзади.

Она шла между нарами, доставая из-под подушек тетрадочные листки с номерами и фамилиями или просто номерами, светя на них фонариком, потому что в бараке было полутемно.

– Он рыжий такой. Сильно рыжий, – сказал Синцов, когда они прошли несколько рядов нар.

– Они у нас все бритые. Вшивость у них знаете какая была?

– Знаю, – сказал Синцов. – Мы этот лагерь освобождали. Заходили в две землянки.

– А из охраны никого живыми не захватили? – спросила Таня.

– Навряд ли, – сказал Синцов.

– Вот и ваш Бутусов. – Таня вытащила записку из-под подушки лежавшего на втором ярусе нар человека, бритоголового, с тонким восковым носом.

– Посветите, – попросил Синцов.

Таня посветила фонариком.

– Это не он.

– Не может быть. Тут написано.

– Нет, не он. Посветите еще.

Когда до этого Таня подходила к другим нарам и светила на вынутые из-под подушек тетрадочные листки, он мельком видел одну за другой похожие друг на друга головы с обтянутыми сухой кожей черепами. Но сейчас, когда ему сказали, что вот этот лежащий на нарах человек и есть лейтенант Бутусов, тот самый Бутусов, его Бутусов, он все еще не мог поверить в это. Потому что его Бутусов был здоровый, лохматый, рыжий, мордастый, веселый молодой человек, всегда вызывавшийся первым по все разведки и способный голыми руками скрутить и принести на себе «языка». А этот Бутусов был бритый больной старик, с неживым, синим лицом и лежавшими поверх одеяла тонкими, детскими руками.

– Бутусов, а Бутусов! Бутусов! Витя!

Голова на подушке слабо шевельнулась, глубоко запавшие глаза открылись и с усталой тоской посмотрели на Синцова. Потом внутри них, в глубине, что-то медленно переменилось, и Синцов понял, что глаза увидели его. Тогда он приблизил к ним лицо и сказал:

– Я Синцов. – И еще раз повторил: – Я Синцов.

– Где я? – еле слышно спросил Бутусов и потом громче, тревожно еще раз: – Где я?

Наверно, ему показалось, что вокруг него опять что-то другое, а он не знает что.

– Ты в госпитале, – сказал Синцов.

– Да, да, знаю, да, – успокоенно сказал Бутусов, закрыл глаза и снова с заметным трудом открыл их. – А ты чего тут?

– Приехал навестить тебя. От Пепеляева узнал. Он мне про тебя сказал.

– А где он? – спросил Бутусов.

– Не знаю. Пока не нашел. Я его раньше видел, а сейчас не нашел.

– Видишь, какие мы? – сказал Бутусов.

– Мы ваш лагерь освобождали, – сказал Синцов. – Я Пепеляева там видел. В первой же землянке лежал, у входа.

– Я его давно не видел, – сказал Бутусов. – Как на раздачу пищи перестали водить, больше не видел. – Он устал от длинной фразы, закрыл глаза и долго молчал. Потом спросил: – Значит, вы от самого берега до нас дошли?

– Да, – сказал Синцов.

Слишком долго было объяснять, как он сюда дошел и что он теперь не в том батальоне, не в той дивизии и не в той армии, где они были с Бутусовым.

– Были уверены, что вы оба в той разведке убиты. Не представляли себе, что вы можете быть живы.

– А мы, думаешь, представляли? – Бутусов снова открыл глаза. – Сами им в руки залезли. Лучше бы умерли.

– Да ты не переживай. Чего ты переживаешь? Мало ли что бывает.

– Я не переживаю. – Бутусов закрыл глаза и повторил: – Я не переживаю.

– И вдруг тревожно встрепенулся: – А где Пепеляев?

– Говорю, не нашел еще.

– Подожди, не уходи, – не открывая глаз, совсем тихо прошептал Бутусов и, двинув головой, припал щекой к подушке.

И Синцов еще долго стоял и ждал, облокотись на нары и глядя ему в лицо. Ждал до тех пор, пока не понял, что Бутусов забылся и лучше его не трогать.

А Таня все это время стояла позади Синцова и смотрела на его перехваченную поверх ватника ремнями широкую, сильную, чуть сутуловатую спину.

Тогда, в сорок первом, когда шли из окружения через смоленские леса, впереди, рядом со спиной Серпилина, почти всегда маячила эта широкая, знакомая, чуть сутуловатая спина.

А потом, когда она вывихнула ногу, он выносил ее, подвязав сзади, за спиной, плащ-палаткой. Менялся с Золотаревым, но чаще нес сам, потому что был сильнее Золотарева и сам говорил про себя, что здоровый, как верблюд.

Она стояла сзади и смотрела на эту широкую усталую спину в затянутом ремнями ватнике и думала о том, что вот сейчас он договорит с этим лейтенантом, повернется и ей надо будет сказать ему, что его жена умерла.

Он простоял несколько минут молча, потом повернулся и сказал:

– Я вам запишу мой номер полевой почты, а вы потом ему дайте, когда он в себя придет. Хорошо?

– Хорошо.

– И еще фамилию запишите – Пепеляев. Его в списках нет, но, может, он среди тех, кто еще не опомнился. Я хотел всех подряд обойти, но батальонный комиссар запретил ночью беспокоить. Правильно, конечно. А днем я все равно не в силах приехать. Если и его найдете, ему тоже мою полевую почту дайте. Ладно?

– Хорошо, – повторила Таня, продолжая думать, как быстро, все быстрее и быстрее надвигается то, о чем она должна говорить с ним.

Он снял ушанку, поворошил рукой волосы, потер небритое лицо, снова надел ушанку и, словно отделив всем этим одно от другого, сказал: