Беглый огонь (Дрон - 3) - Петр Катериничев

Глава 72

Порой все, что у нас остается, - только наши сны. И - ничего больше. Нет, мы продолжаем функционировать, вольно или невольно вовлеченные в коловращение окружающей суеты, но назвать это жизнью?.. Слишком мало и слишком скудно. Нет ни красоты, ни величия, ни огня. У меня же, кроме снов, не осталось ничего. Совсем. Даже суеты. Сколько дней я был в беспамятстве, я вспомнить не смог. А специфически обученные люди в белых халатах снимали квалифицированный допрос. Куда более изощренный и тонкий, чем тот, что сам я учинил некоему молодому человеку. Судя по всему, эскулапы комбинировали препараты, то доводя мое сознание вместе с подсознанием до состояния настоящего горячечного бреда, то превращая меня в довольно осмысленное бревно, способное к тому же отвечать на четко поставленные вопросы только "да" или "нет". По ряду малосущественных, порой и необъяснимых признаков я догадался, что мною занимаются не высококвалифицированные наймиты какой-нибудь частной конторы, а люди серьезные и государственные. Наркотиками меня кормили тем не менее по схеме и плану. Понятно, что в масштабах государственных интересов моя неделимая личность - полное недоразумение и не стоит и деноминированного рубля! Но кто-то высоко сидящий и весьма дотошный настоял на осторожности, и впоследствии я не обнаружил ни привыкания к психоделикам, ни комплекса измененной психики, если бы надо мной провели стрессовое нейролингвистическое программирование, - такие вещи профессионалы худо-бедно, но обучены ощущать. Да и медики-эскулапы знают: химия могущественна, но не всесильна. Она может влиять на волю, но не смеет затронуть души. Это заметили еще средневековые инквизиторы: то, что создал Бог, над тем лукавый не властен. Будь он с рожками, на копытцах и с хвостом либо, наоборот, в белом халате и со змеей в петлице. Если что и мучило меня неотвязно в моем - многочасовом? многодневном? многомесячном? - странствии по "волнам моей памяти" и беспамятства, это дурацкая детская песенка: "Ускакали деревянные лошадки, пароходики бумажные уплыли, мы из детства убегаем без оглядки, все, что надо и не надо, позабыли..." Но всему приходит предел. В энный день в энном месте я очнулся. И увидел белый потолок. Белый свет лился через плотно занавешенные окна. Огляделся по сторонам: обстановка спартанская, но вполне приемлемая. Дверь, понятное дело, была заперта с той стороны. Никакой обиды: служивые честно и по инструкции отрабатывают фигуранта, учинившего тревогу по схеме "А". Их можно понять. И простить. Отдыхать мне дали неделю. Или чуть больше. Чтобы я окончательно не сбрендил, вежливый молодой человек осведомился, не нужны ли мне книги. Конечно нужны! И я заказал Шекспира, Пушкина, Бунина и Хемингуэя. Не неделя была - сказка! Я ловил форель в быстрых реках неведомого Мичигана, купался в Средиземном море, влюблялся в красавицу на пароходе, ревновал Сильвио к смерти, вдыхал запах антоновских яблок, поражался уму и безжалостности Глостера в "Генрихе" и чародейскому, сонному веселью "Двенадцатой ночи"... Что еще?.. Ну да: "Роняет лес багряный свой убор..." И - другая строка из этого стихотворения: "Я пью один, со мною друга нет..." Хотя острая горечь прошла, чувство утраты стало глубже и болезненней, как стало язвительнее чувство несправедливости: тот, кто подготовил и совершил убийство Димы Крузенштерна, остался неузнанным и безнаказанным. Безнаказанность порой не лучше самого преступления: если убийство - торжество зла, то безнаказанность - его триумф. Пытался я отвлечь себя библейским: "Мне отмщение, и Аз воздам". Но помогало плохо. Преступник или преступники ускользнули от меня, Филин не лгал перед лицом смерти! "Ускакали деревянные лошадки..." Или - троянский конь? Этот сон продолжал меня мучить еженощно: из чрева огромного деревянного коня молча, бестелесно, как призраки, спускаются воины-тени, открывают ворота - и великая блистательная Троя ввергнута в разорение и разграбление! Неприкасаемую Кассандру насилует, скрутив удилами, хохочущий ахеец, и дева-пророчица стонет, рвется, кричит, но нельзя понять: от попранной гордости и глумливого унижения или от восторга страсти... А над городом бушует огонь! Он мечется по улицам и площадям, пожирая убранство дворцов и хижин, оставляя после себя обугленные колонны и бессильных мраморных богов, так и не сумевших уберечь город от огненного смерча... Просыпался я в полном смятении, усталый и опустошенный, и все никак не мог понять, что же я должен увидеть в этом сне... "Только стоит, только стоит оглянуться... К нам лошадки деревянные прискачут..." Оглянуться во сне, чтобы увидеть того, кто командовал ударным отрядом ахейцев, я не успевал. А вскоре ни анализировать сны, ни заниматься целящим душу чтением мне стало некогда. Как и думать. Начались обычные, рутинные, суховатые и изматывающие душу своей похожестью допросы. Вопросы повторялись изо дня в день, одни и те же, простые как бревно: какого числа произошло то-то? А вот это? Какого цвета была лавочка, та самая, на которой вы выпивали? Во что был одет охранник в изоляторе временного содержания? Помню ли я сокамерников? Как они выглядели? Какие характерные слова употребляли? Почему я решил, что готовится диверсия путем покупки блокирующего пакета акций "Точприбора"? Были ли у меня особые причины желать смерти авторитета Козыря? Как выглядел снайпер? Как можно завести автомобиль без ключа? Владею ли я приемами необходимой обороны? Приходилось ли мне убивать?! Какой породы собаки напали на меня? Сколько их было? Не помню ли я их клички? Сухой, как пергамент, и безликий, как лист из гербария, следователь, представившийся товарищем Петровым, измывался так надо мною полтора месяца. А потом... Потом пришел страдающий одышкой, лысеющий и потеющий непрестанно толстячок, назвался Ивановым и все началось сызнова, и в десятый раз, и в сотый, и в тысячный!.. Если бывают допросы с пристрастием, этот многомесячный марафон был - с особой жестокостью. И из стойкого индивида подобная санобработка напрочь вышибет, вернее, вытянет по капле, по жилушке, последние остатки здравого смысла! Следующего дознавателя я ждал уже с некоторым даже любопытством и злорадством и подозревал, что это будет Сидоров. Как бы не так! Жизнерадостный чернявый весельчак, назвавшийся Гиви Александровичем, предложил выпить вина, поведал, что за окном весна, жизнь прекрасна, девушки обворожительны, и - предложил ответить: какого числа произошло вот это? А вот это? Какого цвета была лавочка, на которой... Где и как я научился стрелять навскидку? Как звали моего инструктора рукопашного боя?.. И приходилось ли мне убивать? И что я при этом чувствовал? Единственное, что меня успокаивало, - игра такая. И если вопрос моего будущего меня волновал, то вяло. Хотя я и отчетливо понимал, что система, если человечек надоел ей своей активностью, спишет его не колеблясь. Руководствуясь безликим и оттого жутковатым понятием под названием "целесообразность". Но была и положительная сторона: система корпоративна и своих за просто так не сдает. В таких вот трудах и борениях пролетели полгода. Причем в два последних месяца странного заточения меня порадовали значительными послаблениями в режиме: я мог выходить на лужайку позади дома, вдыхать полной грудью теплый, настоянный на сосновой хвое воздух, заниматься на тренажерах и окунаться в маленький проточный бассейн с ключевой водой. Потом была еще одна краткая, но интенсивная прокачка: "полиграф", химия, "чертов фонарь" - мигающая яркими вспышками лампа, с помощью которой оператор погружал меня в гипнотический транс и искал несвязухи в тех десятках тысяч ответов на десятки тысяч вопросов, что мне были заданы... "Дембель" прошел до обидного буднично, безо всякой помпы. В один прекрасный день в кабинет вместо дознавателя вошел человек лет пятидесяти пяти, жесткий, собранный. - Ну что ж, Олег Владимирович. Ваши действия были проанализированы и признаны целесообразными. Хотя и не всегда полностью оправданными. Тем не менее решено вас более не задерживать. - Он выудил из папки бумагу, улыбнулся едва-едва, одними губами. - Полагаю, вы правила знаете, распишитесь вот здесь. Я подмахнул краткий, но содержательный текст о неразглашении всего, чего можно и чего нельзя. Мужчина снова улыбнулся: - Вам удалось, несмотря на все наши усилия, по ряду пунктов - нет, не ввести в заблуждение дознавателей, а просто смолчать. Не помогли ни химия, ни спецэффекты. Какой-то кусочек вашего подсознания вы заблокировали так, что... Хорошая школа? - Средняя. Как у всех. Вы же помните, в стране было обязательное среднее образование. - Ну-ну. Хорошая школа и богатое прошлое. - Был бы богат, отдыхал бы на Гавайях! Мужчина снова улыбнулся, но совсем легонько, уголком рта. - На этой оптимистической ноте мы и расстанемся, - произнес он, лицо его ожесточилось. - Но и не мните себя суперменом. Мы могли бы вытрясти из вас все, только после такой обработки место вам - в лечебнице для тихих идиотов. Скверная перспектива? - Мне ее уже обрисовывал один из ваших дознавателей. Или Петров, или Сидоров, или Петров-второй. - Я растянул губы в улыбке в американском стиле: дескать, весь к вашим услугам, но руки-то коротки. - Хм... - Мужчина усмехнулся. - Вы самоуверенны в ту самую меру, которая рождает симпатию. - Вообще-то это жизнь такая. А на самом деле я - белый и пушистый. - Как все мы. - Мужчина улыбнулся едва заметно и - пригасил улыбку, видимо сочтя ее неуместной. - Тем не менее... Тем не менее могу сказать, вы очень помогли. Орденов и званий не предлагаю, но Богу свечку поставить извольте: голова осталась цела, лучше этой награды нет. - Он помолчал, добавил: - Ну а все ваши мелкие прегрешения... Если коротко, дела производством закрыты. - А вот за это спасибо. - Не нам. Следователи провели огромную работу. И не нашли в содеянном состава преступления. Закон превыше всего. - Кто бы спорил, - вяло улыбнулся я. - Ваш паспорт. - Мужчина подал мне документ. - А как с той девочкой? Убитой у меня на квартире? - Преступник скоропостижно скончался. - Да? - Удивлены? Ее убил один из тех, на лестнице. И в ящик он сыграл от вашего удара - ногой в висок. - А второй? - К сожалению, пропал. - Мужчина был совершенно серьезен. - К большому сожалению. Мы работаем над этим. А вам... Вам, Олег Владимирович, лучше забыть и о Покровске, и обо всем остальном. Вы умеете забывать. Профессионально забывать. Сделайте это. Мужчина встал, протянул руку, мы обменялись рукопожатиями. - Домой вас подвезут. Всего доброго. С таким вот бодрым напутствием я и покинул хитрый домик. Везли меня в автомобиле с наглухо тонированными изнутри стеклами; ехали часов шесть с лихвой, звукоизоляция в салоне была идеальная и понять, следовали мы из лесов Тульской или Смоленской губернии или крутились по автобазам Московской кольцевой, было невозможно. Дом встретил пустотой. Той самой пустотой нежилого жилища, в которую возвращаться совсем не хочется. Наступил вечер, я сидел в кресле-качалке, курил, пил коньяк и кофе, слушал любимого Дассена... Происшедшее, как и вся моя жизнь, казалось чем-то дальним и нереальным... "Жизнь моя, иль ты приснилась мне..." Я оттягивал сон. Ибо знал, что снова увижу проклятого троянского коня и снова не успею разглядеть очертаний лица вожака... Уснул я прямо в кресле. Ну да... Очертания Трои, напоминающие почему-то готический замок, громадный конь с мордой грифона химерически скалился и хохотал, снова воины тенями скользили по улицам спящего города, чтобы наполнить его огнем и смертью... Пространство словно раздвинулось, оказалось почему-то укрытым снегом и залитым белым пронзительным светом, а я стоял посреди этого нескончаемого снега и понял сразу, вдруг: так это же Покровск! Воины-тени замерли, их вожак обернулся и крикнул испуганно, визгливо: "При чем здесь Покровск!" И я проснулся. Лицо было мокрым от пота; глянул на фосфоресцирующий циферблат часов: четверть пятого. Встал, прошел на кухню, поставил на огонь кофеварку... Визгливый испуганный голос! Где же я его слышал?! Я пытался удержать ускользающее воспоминание, но мелодия зазвучала гнусно, как компьютерная пародия на песню: "Ускакали деревянные лошадки... Ускакали деревянные лошадки... Ускакали..." Я заметался по комнате загнанным зверем: нужно кому-то позвонить, уточнить... Стоп! Я. уже звонил и уточнял! Тогда, из кабинета Крутова! Обессилено опустился на стул, закрыв лицо обеими руками. "При чем здесь Покровск!" Я вспомнил, кто испуганно прокричал это мне в трубку. Я принял это тогда за бытовую трусость... Я встал, подошел к дивану, завалился ничком и мгновенно заснул. Без сновидений.