Исповедь сталиниста - Иван Стаднюк

- Такая у них служба, - с горчинкой в голосе откликнулся Вячеслав Михайлович. - Мне-то терять нечего. А вы - солдат в боевом походе. Ваш командир сейчас - ваша совесть. Слушайтесь только ее.

- На том стою.

- Надо устоять. Двадцатый съезд и дальнейшие события показали, что дело Сталина не прочно. Грядут новые разрушительные акции, их будут подогревать антисталинизмом. Так что поддержки не ждите.

- Но я пишу о том, что было и как было. Вся история держится на подобных свидетельствах.

- История истории рознь! - перебил меня Молотов. - У истории социализма нет аналогов. Сталин, зная, что главными течениями социализма являются реформизм, анархизм и марксизм, почти не уделял внимания реформизму. А я предвижу, что он главный конек, на котором наши противники пытаются выехать из социализма, избрав путь сотрудничества классов. Я надеялся, что Сталин поднимет этот вопрос на Девятнадцатом съезде партии. Не случилось этого, а я уже был не у дел... Но мы уклонились. Я согласен с вами, что история слагается из конкретных событий, но, добавлю, рождающих закономерности... Какую связующую закономерность вы видите в деятельности Сталина периода гражданской войны и Великой Отечественной?

Этот вопрос был для меня элементарным. Я отчетливо понимал, что Сталин искусно перенес стратегию политической борьбы прошлых десятилетий в стратегию военного противоборства с фашистской Германией. Ее сущность запросто укладывалась в одно понятие: сосредоточение сил на самых главных направлениях борьбы: было только важным - точно угадать, где находится главное направление в данный конкретный момент. Сталин, готовясь к войне, ошибся в определении места первого главного удара немецких войск. Полагал, что Гитлер вначале обрушится на Украину, и этот просчет Сталина дорого обошелся войскам нашего Западного фронта.

Ну, а как относиться к деятельности Сталина в гражданскую войну? Ее я досконально знал, как и всю военную историю, но только так, как была она истолкована советской военной наукой сталинской поры. Краткий курс истории партии содержал в себе ее главный смысл, будучи своеобразным конспектом всей борьбы за утверждение Советской власти.

А в нашей писательской среде уже проявлялось брожение умов на сей счет. Мне запомнился эпизод, происшедший в ресторане Центрального Дома литераторов. Я сидел за одним столом с Владимиром Солоухиным, Михаилом Бубенновым. И еще кто-то составлял нашу компанию. Почему-то завязался разговор о художественном фильме "Чапаев", и Владимир Солоухин вдруг сказал: "Когда я смотрю, как чапаевская Анка расстреливает из пулемета стройные цепи каппелевцев, у меня сердце обливается кровью. Ведь она расстреливает цвет русской нации..." Михаил Бубеннов вдруг вскочил на ноги и, заорав на Солоухина: "Подлец!", схватил его за грудки... Я, применив силу, разнял дерущихся.

Это был для моего сознания, может, первый серьезный толчок, заставивший размышлять о гражданской войне как о кровавой трагедии русского народа. Я стал заново перелистывать книги, вчитываться в толкования о заслугах Сталина хотя бы в победах над Колчаком, Деникиным, Врангелем. Ощутил трещину в душе, но окончательные выводы были впереди. Сказать о своих сомнениях Молотову, как и о своем неприятии политики Сталина вскоре после войны, я не мог, иначе это была бы наша последняя беседа. А ведь у меня было много неразрешенных вопросов, которые своей загадочностью притягивали к Вячеславу Михайловичу как держателю ключа для их разгадок.

Однажды, после мучительных колебаний, я напрямик спросил у Молотова, правда ли, что он, по словам Хрущева, своей резолюцией утвердил список из трехсот человек, приговоренных к расстрелу как враги народа. "Правда! - без колебаний ответил Молотов, и глаза его сверкнули такой твердой непреклонностью, что мне стало не по себе. А он продолжил: - Я бы и сейчас подписал тот список, ибо знал, что все эти люди представляли собой. Никаких сомнений!"

Трудно было поверить, что один человек действительно мог удержать в памяти внешность и деяния трех сотен личностей, в один миг воскресить их в сознании, а главное - так легко распорядиться человеческими жизнями... А перед этим был у нас разговор о заговоре Тухачевского. Молотов подробно рассказывал, кто и когда должен был убить его и Сталина, Ворошилова и Кагановича... Посоветовал прочитать книгу Альберта Кана и Майка Сейерса "Тайная война против Советской России", изданную у нас в 1947 году. Книгу эту я читал раньше и вынес тогда же впечатление, что заговор действительно готовился, но не против Советской власти, а против ее сцементировавшейся верхушки - Сталина, Ворошилова, Буденного...

Озадачивала меня и Полина Семеновна - жена Молотова. Четыре года провела она в заключении и была освобождена из лагеря на второй день после смерти Сталина. Как же она относится сейчас к Сталину? Ведь каждый раз, когда мы усаживались за обеденный стол, Молотов выбирал удобную минуту и произносил тост за "великого продолжателя дела Ленина". Все мы вставали, поднималась и она, Жемчужина, чокалась с нами своей рюмкой и добавляла какие-то слова, возвеличивающие Сталина.

Этот вопрос так меня интересовал, что в одну из бесед с Молотовым я спросил у него, как могло случиться, что он, член Политбюро ЦК, позволил арестовать свою жену? Отвечал Вячеслав Михайлович неохотно. Но вот что мне запомнилось из его рассказа. В конце одного заседания Политбюро Сталин вдруг объявил: "А теперь давайте решим вопрос о товарище Жемчужиной". Молотову показалось, что он ослышался. Но Сталин протянул ему папочку с документами: "Почитай, товарищ Молотов..." Вячеслав Михайлович взял папку, раскрыл ее и, прежде чем начать знакомиться с документами, обвел растерянным взглядом членов Политбюро. Понял: все они уже что-то знали, вопрос предрешен. Начал читать страницу за страницей (что там было написано, Молотов мне не сказал). Потом вернул папку Сталину и спросил: "Лично ко мне есть претензии?.. Может, недоверие?" - "Нет", - ответил Сталин.

Тогда Молотов поднялся из-за стола и позвонил на службу жене. "Полина, - обратился он к ней. - Больше мы с тобой быть вместе не можем". "Понимаю", - ответила Жемчужина.

Когда поздним вечером Молотов приехал домой, дочь Светлана сказала отцу, что днем была мама, собрала чемодан и уехала к сестре.

Через месяц Жемчужину вызвали в один из отделов ЦК, предложили сдать партийный билет и там же арестовали...

Однажды в отсутствие Молотова я отважился спросить у Полины Семеновны, что все это значило и как понимать ее доброе отношение к Сталину.

- Я давно жду от вас этого вопроса. - Она ослепительно улыбнулась, и это было тоже непонятным. - Нам надо поговорить, но без Вече: он не любит, чтобы я вспоминала эту трагическую эпопею, в которой замешан и Сталин. Но творец ее - Берия со своими холуями. Они надеялись не только уничтожить меня, но и свалить Вече. Вам мой рассказ может очень пригодиться...