Смерть под старой ивой - Николай Иванович Леонов

Как раз вошла Бэла с подносом, без почтения сдвинув сверток с деньгами, принялась сервировать стол, но, почувствовав нечто неладное, остановилась.

– Вот единственный здравомыслящий здесь человек, – пробормотал Крячко, поднимаясь. – Давайте, Бэлочка, я вам помогу, что ли. Пусть зубры пообщаются. Или пободаются, как бог даст.

Умница Бэла кивнула, они удалились на кухню и плотно прикрыли дверь.

– Мне, грешным делом, не по душе, когда меня держат за дурака, – проговорил Гуров, стараясь сохранять спокойствие. – Моими руками свои ошибки исправляют. Как же так, батюшка?

– Имеете полное право так говорить, – помолчав, согласился отец Федор. – Причина всех бед и несчастий – во мне. Именно я, будучи сердечно привязан к этим двоим, их выгораживал и таки выгородил – и, как и следовало, в итоге сломал жизни и им, и Сергею. Да еще и специально стоял и ждал, когда минет ноль часов, ноль одна минута с тем, чтобы уже точно Мацуку стукнуло четырнадцать. И один день.

– Даже так.

– Да, так. И вы совершенно правы: теперь, спустя столько лет я, будучи уже не в состоянии что-то исправить, обращался за помощью ко всем прочим, в том числе и к вам.

– И ко мне.

– Да, и к вам.

– Но почему вы не рассказали историю до конца? – возмутился Гуров.

– Ну, представьте, Лев Иванович, лежит перед вами на рельсах связанный по рукам и ногам полоумный старик и вопит, просит помочь. Вы как, его исповедь выслушаете или сначала выручите?

– Вот почему я не очень люблю вашего брата-священника, – пробормотал сыщик. – Вечно выкрутите по-особенному.

– Ну-ну, оставьте «вашего брата». Если уж на то пошло, я и в милиции четверть века отпахал. В общем, история простая: родились у нас с женой двойняшки и умерли шести месяцев от роду, так с тех пор детишек Бог не дал. Вот и прикипел к этим двум балбесам. Возился с ними. Потом, ребята спортивные, а я все-таки самбист, мастер спорта.

– Ну а Мацук что? Не сиротка?

– А вот Мацук… – протянул отец Федор, – сиротка-то сиротка. Глазки такие серые, чистые, щечки впалые, носик тоненький – прямо ангел. Молча страдает в углу. А вот пяти лет от роду котенка умудрился повесить так, чтобы не сам за веревку потянул, а тот, кто первым дверь откроет.

– О как.

– И это не все. Нет мне оправдания. Но он… он, может, не особо страшный, не особо жестокий, просто исходила от него огромная, черная, липкая, ядовитая злоба. А еще он мог ждать, сколько угодно и чего угодно. Чаще всего – удачного случая, чтобы поквитаться. И он, знаете ли, никогда не попадался. Тут вот он выпадает, случай проучить. Грешно сказать, мне, взрослому человеку, приятно было его же картой его побить – все просчитать, дождаться нужного часа.

Лев Иванович перебил:

– Так это вы, что ли, эту операцию с лепешками придумали?

– Ну прям. Конечно, нет. И уж конечно, я не предвидел, что сигналка будет выключена, а тугодум Рустам ее включит, что бабка Алена покрасит дверь, и Сергей вляпается в красную краску, что бабка Алена перепугается до смерти – тоже не предвидел, конечно. Случайности, целый ряд случайностей. Вот что ждал до нуля часов одной минуты – это да, это я специально. Хотя, между нами, я-то был уверен, что ему с рук сойдет. Сирота ведь, характеристики положительные, в первый раз оступился. Но вышло по-другому. Адвокат плохой попался.

– Ах, адвокат… – протянул сыщик со значением.

– Адвокат. Плохой, – повторил отец Федор. – Ну а этих двоих я гонял, как мог, до самого выпуска. Сесть-то они не сели, но каждый по-своему испохабился. Ну вот с Татьяной-то. Ведь до сих пор никто не знает, кто отец ее ребенка – Рустам или все-таки Аслан. Рустам, правда, говорят, много доброго сделал, хороший парень был, и все равно…

– Короче, «виноват, виноват, каждый виноват». И тем не менее вы, я смотрю, все равно считаете, что поступили справедливо? – спросил Лев Иванович.

– Нет, – не раздумывая, ответил священник. – Несправедливо я поступил. Плохо поступил. Если бы нас всех справедливо судить, так всем нам в аду гореть. Каждый виноват, вы правильно сказали. Ну вот и я достойное по делам моим приемлю. Но разве так уж нагло то, что я прошу помощи у вас? Вы-то в своей правоте уверены?

– Нет.

– Молодец, сыщик, – от всего сердца похвалил священник, – умница. Совесть есть у вас, Лев Иванович, по нашим временам это очень много значит. А еще – немалый талант у вас, души из ада тягать. Не зарывайте в землю.

– А все-таки спросить не хотите, зачем мне деньги? – для очистки упомянутой попом совести уточнил Гуров.

– Вот снова задаете этот вопрос, – отметил отец Федор. – Вы что хотите – похвастаться или покаяться?

– Ничего я не хочу.

– Ну и я не хочу. Знать не хочу. Не надо. Наверное, на доброе дело. Да и не мои же. За Рустама я и так молюсь, ну а если это Аслану поможет, тут уж как Бог даст. Что, совсем плохи дела?

– Не буду врать, плохи. Очень плохи. И я совершенно не уверен, что деньги эти помогут.

– Деньги все не решают.

– Да, и тут они – не более чем инструмент.

– Берите, берите, – махнул отец Федор. – Хватит словоблудие разводить.

– Слушайте, а вот я вас спрошу: вы за себя-то что, не боитесь?

– Ох, Лев Иванович, Лев Иванович. Многое уже знаете, да не все. Серого-то я получше знаю. Зачем ему руки об меня марать и за гриба старого – снова за решетку? Нет, он так повернет, чтобы было худо тем, кого я особенно люблю, тем двоим. Теперь уже одному.

– Ну вы-то ладно, а за матушку вашу не боитесь? Супругу вашу.

– Так почила моя матушка, – ответил отец Федор, отворачиваясь. – Семь дней как похоронил. Так что нечего мне бояться, дружочек мой. Вот вы, человек еще молодой, свои совесть и душу берегите. Постарайтесь. Обещаете?

– Обещаю, – серьезно сказал сыщик. – Изо всех сил постараюсь.

– Ну а теперь давайте чай пить, – предложил отец Федор.

На кухне Станислав научил Бэлу готовить тюрю из яиц всмятку с лепешкой, и теперь они за обе щеки уплетали этот харч богов, запивая горячим сладким чаем и играя в магнитные шахматы. Оценив расклад сил, Гуров увидел, что выигрывает Бэла.

– Я смотрю, вы без нас начали, – весело попенял священник. – Ну-ка, давайте за стол, что за бесчинство и тайнояденье?

– Прошу прощения, – проглатывая то, что было во рту, отозвалась Бэла.

– Идем, идем, – вторил Крячко. – Ну, стало быть, ничья?

– Само собой, Станислав Васильевич, – великодушно согласилась