Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография - Замостьянов Арсений Александрович

Первый московский процесс над бывшими партийными вождями, которых обвиняли в шпионаже, терроризме и вредительстве, завершился драматически. 24 августа 1936 года тех, кто проходил по этому делу, включая Зиновьева и Каменева, приговорили к высшей мере наказания — расстрелу. Такое в истории партии случилось впервые. И Рыков, меньше десяти лет назад призывавший к репрессиям против оппозиции, не мог не понимать, что одним процессом дело не ограничится. Тем более что и его фамилия не раз звучала на допросах — правда, до состава преступления «докопаться» следователи не могли.

После убийства Кирова быстро пошла вверх карьера Николая Ежова, этого маленького человека, который, казалось, был рожден для маленьких должностей. Его кратковременному, но высокому взлету способствовал лично Сталин, вскормивший будущего наркома в своем аппарате и, по-видимому, в то время доверявший ему. Он, судя по всему, ценил энергию и простодушие Ежова, хотя и видел его плачевные аналитические качества. Ежов возглавил Наркомат внутренних дел 26 сентября 1936 года и задержался на этом посту ровно на 26 месяцев. За этот относительно краткий срок количество расстрельных приговоров в СССР разительно превышало показатели до- и послеежовского времени. Был ли нарком внутренних дел СССР действительно инициатором расправы над Рыковым и его давними соратниками — или просто угадывал или исполнял волю вождя? По крайней мере, до Ежова к «правым» — помогавшим Сталину оттеснить Троцкого и расправиться с Зиновьевым — относились все же не как к «кровавым собакам».

Его назначение на пост наркома генеральный секретарь увязывал с окончательным устранением Рыкова из правительства. Все началось с телеграммы Сталина и Андрея Жданова от 25 сентября 1936 года, направленной всем членам Политбюро:

«Первое. Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздал в этом деле на 4 года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей Наркомвнудела. Замом Ежова в Наркомвнуделе можно оставить Агранова.

Второе.

Считаем необходимым и срочным делом снять Рыкова по Наркомсвязи и назначить на пост Наркомсвязи Ягоду. Мы думаем, что дело это не нуждается в мотивировке, так как оно и так ясно.

Третье.

Считаем абсолютно срочным делом снятие Лобова и назначение на пост наркомлеса тов. Иванова, секретаря Северного крайкома. Иванов знает лесное дело, и человек он оперативный, Лобов, как нарком, не справляется с делом и каждый год его проваливает. Предлагаем оставить Лобова первым замом Иванова по Наркомлесу.

Четвертое.

Что касается КПК, то Ежова можно оставить по совместительству председателем КПК с тем, чтобы он девять десятых своего времени отдавал Наркомвнуделу, а первым заместителем Ежова по КПК можно было бы выдвинуть Яковлева Якова Аркадьевича.

Пятое.

Ежов согласен с нашими предложениями.

Сталин. Жданов.

№ 44 25/IX. 36 г.

Шестое. Само собой понятно, что Ежов остается секретарем ЦК»[170].

Итак, отставка Рыкова с относительно скромного поста наркома в то время не вызывала сомнений у сталинской группы, даже дополнительных пояснений не требовала. Ягода (который, конечно, и сам чувствовал себя униженным и оскорбленным) просто должен был заменить наркома, не справившегося с работой. Вскоре после той сентябрьской телеграммы в печати началась кампания против наркома связи.

Речь Рыкова на общем собрании сотрудников Наркомата почт и телеграфа об обвинениях в его адрес на судебном процессе по делу Зиновьева и Каменева. 22 августа 1936 года [РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 234. Л. 58]

Кроме того, Рыкову с лета 1936 года приходилось участвовать в очных ставках — например, с Сокольниковым, который говорил о причастности Рыкова к троцкистско-зиновьевскому центру. Шло следствие. Правда, показания Сокольникова не производили сильного впечатления. «Еще в 1932 году ряд членов центра — насколько я припоминаю, это относится к июлю-августу 1932 года — вели с правыми переговоры о заключении блока. В этот период Шаров и Евдокимов вели переговоры с Углановым, Каменев — с Рыковым и Бухариным, Зиновьев — с Томским. Все эти лица были осведомлены о террористических планах центра и о подготовке практических террористических мероприятий»[171], — заявил Сокольников бездоказательно. Рыков парировал без колебаний: «Я заявляю, что с момента оставления поста Председателя Совнаркома, я с Каменевым не встречался. В 1931 г., накануне прекращения своей работы в Совнаркоме, Каменев ко мне обратился с предложением встретиться, говоря: „Хорошо бы собраться старым большевикам“. На это я ему ответил отказом. На этом вопрос и был исчерпан»[172]. Это звучало внушительно. В итоге 30 ноября прокурор Союза ССР Андрей Вышинский, вроде бы убедившись, что Рыков и Бухарин к «террористам» отношения не имели, подписал секретное постановление: «Следственное производство в отношении Бухарина Н. И. и Рыкова А. И., в связи с показаниями об их причастности к преступной деятельности троцкистско-зиновьевского террористического центра, сделанными обвиняемыми Зиновьевым, Каменевым и Рейнгольдом на процессе 19–20 августа 1936 года — отменить»[173]. Рыков выиграл раунд, но радости такие встречи не прибавляли.

Сохранилось воспоминание, пересказанное дочерью Алексея Ивановича: «Когда началась травля Рыкова осенью 1936 года, все стали его сторониться. Наталья Алексеевна запомнила случай в театре. Уже гас свет, когда в первые ряды стали проходить члены Правительства. От них отделился Орджоникидзе, подошел к Рыковым, обнял Наталью за плечи, поздоровался со всей семьей. В то время это рассматривалось как вызов»[174]. Кампания оказалась короткой: 26 сентября последовала отставка наркома.

Так завершилась государственная карьера последнего, кроме Сталина, близкого соратника Ленина, остававшегося к концу 1936 году у кормила власти.

Глава 15. «И чувствует Рыков веревку на шее»

Ах ты гой еси, правда-матушка!

Велика ты, правда, широка стоишь!

Ты горами поднялась до поднебесья,

Ты степями, государыня, раскинулась,

Ты морями разлилася синими,

Городами изукрасилась людными,

Разрослася лесами дремучими!

Не объехать кругом тебя во сто лет,

Посмотреть на тебя — шапка валится!

А. К. Толстой

1. Человек за бортом

Еще в 1926 году сумасшедший, нищенствовавший на Невском проспекте поэт Александр Тиняков причитал:

Чичерин растерян и Сталин печален, Осталась от партии кучка развалин. Стеклова убрали, Зиновьев похерен, И Троцкий, мерзавец, молчит, лицемерен. И Крупская смотрит, нахохлившись, чортом, И заняты все комсомолки абортом. И Ленин недвижно лежит в мавзолее, И чувствует Рыков веревку на шее.

В то время мало что в этих стихах соответствовало истине. Алексей Иванович тогда еще вовсе не чувствовал «веревку на шее», готов был и бороться, и отстаивать свою политическую и хозяйственную стратегию. Но время показало, что многое безумный Тиняков угадал. Интуиция? Озарение? Или переосмысление Французской революции, которая, правда, обернулась кровавой борьбой внутри победившего движения гораздо быстрее, чем русская. Тогда и представить было нельзя, что «внутривидовая» борьба большевиков окажется ожесточеннее борьбы против эсеров. Тиняков отсидел свое за нищенство и контрреволюционные стихи — и скончался 17 августа 1934 года, в больнице для старых большевиков. А его пророчество уже сбывалось. Рыков превратился в человека за бортом, которому никто не собирался бросать спасательный круг. Да он и сам опасался недавних друзей, предпочитая одиночество.