Что может быть лучше? (сборник) - Михаил Армалинский

Всё это продолжение ухода, отгораживания от секса по имени эрос. Чёткая тенденция: не навстречу пиздам, а от них.

А одну, что тебя, говорят, ждала,не найти нигде, ибо всем дала (3:232).

А ведь вполне можно ждать, всем давая. И любить, всем давая, можно. А то получается: либо ждёшь, либо ебёшься. Бродский следует нравственности, вынуждающей женщину голодать, и тем гарантировать её желание-ожидание. Будто у неё желание может исчерпаться…

Мужской метод обеспечения преимущества своему семени, именующийся нравственным.

Открытые бёдра появляются не в любви, а лишь подсмотрены в танце:

О, этот сполохшелков. По сути —спуск бёдер голыхна парашюте.Зане не тщится,чтоб был потушенон, танцовщица… (3:230)

И получается, что не столько голые бёдра интересны, сколько платье, представившееся в виде парашюта. Прочь от бёдер!

видит во сне неизбежное: голое тело, грудь,лядвие, смуглые бёдра, колечки ворса (3:233).

А где же вагина да анус? Неужто они менее неизбежны в сновидении, чем колечки ворса? Впрочем, во сне видишь то, чем любовался наяву.

…онанюги (3:236).

Детский страх перед онанизмом преобразуется в устрашающий суффикс. Нет, чтобы сказать с умилением – онанишки или онанята или хотя бы нейтрально: онаниствующие.

Помнишь скромный музей, где не раз видалиодного реалиста шедевр «Не дали»?Был ли это музей? Отчего не назвать музеемто, на что мы теперь глазеем? (3:238)

Перманентное и межконтинентальное отсутствие обильных и доступных пизд.

Ещё – я часто забываю имя-отчество.Наверно, отрочество мстит, его одрочество (3:243).

Шутки шутками, а тема не отпускает. Ещё и очки стал носить из-за того же. И на ладонях волосы выросли. А в итоге умер уж точно из-за дрочки. И нет в этом никакого кощунства. Уж лучше умереть от разрыва сердца при оргазме, полученном от онанизма ли, от женщины ли, чем без всякой конкретной причины. Почему-то умереть от физического напряжения при беге считается более достойным, чем при ебле или онанизме. Тогда как в действительности всё наоборот, подобно большинству утверждений нравственности.

Я позабыл тебя; но помню штукатурку…байковое одеялостанка под лебедем, где ты давалаподростку в саржевых портках и кепке (3:245, 246).

Умершая любвница, которая вне памяти, а помнятся лишь вещи, бывшие вокруг любовницы. Как должно быть лестно этим вещам. Так и представляешь – ебёт «подросток» эту любовницу, а глаза блуждают по штукатурке, руки хватаются за байковое одеяло, глаз не отвести от лебедей на стене, шуткуется, что из блядей сделали лебедей… Где уж тут запомнить тело любовницы и даже её лицо.

…дерюга небытия……сохраняет……тепло, оставшееся от изверженья (3:247).

Тепло, тем более от изверженья, то есть семя, может сохраниться только другим теплом – теплом тела, в которое изверженье произошло. Небытие же пожирает тепло бесследно. Неужели пренебрежение этой азбучной истиной делается во имя одержимости и чуть ли не влюблённости Бродского в небытие? Но, быть может, он оживляет небытие своим гением и тем самым наделяет его теплом, которое обучается благодаря его поэзии сохранять тепло от изверженья? Поэзия, бля.

Стоп – семя можно в пробирке заморозить, а потом разморозить и оплодотворить им бабёшку. Небытие – оно морозное, так что, может быть, опять Бродский прав через свою поэзию.

…ибо земле, как той простыне, понятенязык не столько любви, сколько выбоин,впадин, вмятин (3:250).

Получается, что любви на той простыне было не так уж и много, а всё больше спаньё да ворочанье на ней, что произвело вмятины и прочее. Опять любви не хватает, как всегда.

У Варвары Андреевны под шелестящей юбкойни-че-го (3:254).

В провинции тоже никто никому не даёт.Как в космосе (3:255).

Вот оно, отсутствие трусов, которое ранее выражалось в неполноте перечня женской нижней одежды (см. 1:451, 452; 2:93, 97).

Грусть сплошная: баба голая под одеждой (как и любая баба с трусами или без), то есть движутся рядом дыры, созданные для заглатывания хуя, – а не даются. А когда и трусов нет, то втрусне, то есть втройне, обидно.

Две самые проблемные мужские идеи: «не дают» (см. также 3:238) и, увы, всё ещё постыдный онанизм (см. повсюду выше).

…в сонной жене, как инвалид, по пояс (3:259).

Это как – нырнул в пизду головой по пояс? Или трясина за хуй засосала с ногами, а тело выше пояса торчит? Но в том или другом случае сонливость у жены должна бы пропасть. Уж слишком любовь глубока.

Рука, где я держу теперь полбанки,сжимала ей сквозь платье буфера.И прочее. В углу на оттоманке.Такое впечатленье, что вчера……Когда я слышу чаек,то резкий крик меня бросает в дрожь.Такой же звук, когда она кончает,хотя потом ещё мычит: не трожь (4:10, 11).

Это стихотворение ещё советское, 1969–1970-х годов. Просто включено с запозданием в четвёртый том. Высокая поэзия смачно плетётся «низкими» словесами. Женщина с мужским типом оргазма, которая требует отдыха после конца, мужчина ей становится противен, а не как некоторые, что пребывают якобы в непрестанных оргазмах, пока в них: хуй торчит.

Но в стихотворении нет осознания женщины, а лишь наблюдение, без понимания, что стоит за этим – речь ведётся, как обычно, в третьем лице, чуть заходит речь о конкретной ебле, в данном случае от имени жлоба, которому одно, поверхностное, напоминает другое, глубокое. Но глубина не осознаётся, а отдаётся на откуп ощущениям.

В конце жизни Бродский не экивокничал. Ему было всё можно, ибо, к чему он ни прикасался, всё становилось поэзией:

И голуби на фронтоне дворца Минеллие. утся в последних лучах заката (198).

Буква «б» в слове «ебутся» пропущена. Но я-то, молодец, сразу догадался. Кто точку поставил вместо буквы – Бродский или редактор «Ардиса»? Надеюсь, что редактор, Бродский не боялся слов.

И в заключение – самое крепкое из последних сексуальных напутствий Бродского грядущим поколениям мужчин:

…вцепись в её мокрый волос,ткни глупой мордой в подушку и, прорычав «Грызи»,сделай с ней то, от чего у певицы садится голос (3:257).

К привычному третьему лицу добавляется ещё повелительное наклонение. Тут уже анальным сексом повеяло. Иначе с чего бы ей вопить. Но опять-таки, коль знать, как делать, то и не вопила от боли, а лишь стонала бы от удовольствия, то есть пела бы, певицей стала б.

На этом заканчивается всё, что узнаваемо касается секса. Подозрительно негусто для Вселенной.

Мне верится, что у Бродского в его неопубликованных архивах есть множество эротических стихов. Поскольку ведь вселенная как-никак.

Интимная жизнь, не подлежащая разглашению, тщательно охраняется всеми в силу того, что именно она является наиболее для всех интересной. Знать бы, как Бродский любил ласкать женщин, как он кончал, быстро или долго, сколько раз подряд или за ночь, любил ли он анальный секс, как он соблазнял женщину, участвовал ли в ситуациях более чем двое? И как все эти дела спроецировались в его литературу?

Половая жизнь наряду с творческой является божественной частью жизни (а половая жизнь по сути своей и есть единственное общедоступное народное творчество). Нерушимая связь секса и творчества давно установлена, а в силу этого изучение и понимание половой жизни гения хотя бы по его стихотворениям помогает приблизиться к причинному месту его поэзии.

Когда-то будет возможно установить зависимость между стилем, манерой и приёмами творчества и сексуальными манерами, предпочтениями и ухватами. Так, например, огромная поэтическая мощь стихотворного потока Бродского, энергия которого не уменьшается на протяжении долгих страниц, быть может, связана с его способностью вести бесконечно долгий и насыщенный половой акт? Но эту не рабочую, а буржуазную гипотезу могут подтвердить лишь его возлюбленные.

В чём же смысл моих этих вынюхиваний секса в поэзии Бродского? – Пусть ищут, кому интересно.

А пока мне смешно представлять, что когда-то некто, подобно мне, будет выковыривать из моих стихов редкие строчки, в которых секса нет.

Эйнштейн как ёбарь, и я как Эйнштейн

Время – записывающее устройство…

Впервые опубликовано в General Erotic. 2003. № 95.

Время и пространство никогда не оставляли меня равнодушным. По-видимому, в силу этого вышел я на биографию Альберта Эйнштейна. Ознакомился я с ней, а также с популярными пересказами его работ и осознал, что влияние Эйнштейна на человеческое общество настолько велико и повсеместно, что Эйнштейна можно рассматривать как «перст божий», указавший землянам направление развития цивилизации. А проще – Эйнштейн был истинным пророком, который не мутил воду общими словами, как это делали ошалелые библейские пророки, или как политические, параноидальные «пророки», или как темнящие нострадамусы, а пророчествовал Эйнштейн с математической точностью.