Итальянская новелла ХХ века - Васко Пратолини

— Спасибо за все, — сказал он, взял свой карабин и вышел.

У него кружилась голова, и он, наверное, свалился бы на пороге, если бы его не поддержал тот самый человек в галифе, который распоряжался на площади, а теперь поджидал его у дверей.

— Да, тебе нужно подкрепиться и отдохнуть, — проговорил он. — Ты совсем выбился из сил. Идем-ка ко мне, вон он, мой дом, — добавил он и показал на строение — не то виллу, не то усадьбу, — возвышавшееся за металлической оградой.

Том как в тумане последовал за ним.

Едва они вошли за ограду, калитка со стуком захлопнулась за ними. Несмотря на свой старинный вид, она была снабжена надежным замком. В этот момент на колокольне зазвонил колокол. Его удары падали ритмично, равномерно, медленные, словно звонили по покойнику, но отчетливые, как азбука Морзе. «Прямо как азбука Морзе…» — подумал Том, стараясь сосредоточить на этом звоне все внимание, чтобы не лишиться чувств.

— Что это такое? — спросил он человека в галифе. — Почему так странно звонит колокол? Да еще в такое время!..

— Это так, ничего, — ответил тот. — Это наш священник. По-моему, сейчас будет служба.

Он ввел Тома в хорошо обставленную комнату, напоминавшую гостиную, в ней было даже кресло и диван. На столе был приготовлен поднос с бутылкой и рюмками.

— Отведай-ка этой наливки, — проговорил человек в галифе и, прежде чем Том успел сказать, что ему сейчас нужно совсем другое, заставил его проглотить порядочную рюмку. — Ну, а теперь, с твоего разрешения, я пойду распоряжусь насчет обеда.

Хозяин ушел, а Том прилег на диван. Невольно он стал мотать головой в такт ударам колокола. «Дондан-динь! Дондан-динь!» Он чувствовал, что проваливается в глубокую, мягкую бездну дремоты. На полочке буфета, который стоял напротив, чернело пятно. Том стал вглядываться в него, но оно расплывалось, теряло контуры. Чтобы бороться со сном, Том старался рассмотреть его как следует. Вот его края стали четкими, оно Приняло свои нормальные размеры. То был какой-то плоский круглый предмет. Тому удалось еще немного приподнять веки, и он, наконец, разглядел, что это круглый черный головной убор с шелковой кисточкой на макушке: феска фашистского главаря, хранимая под стеклянным колпаком на буфете.

Теперь Тому удалось подняться с дивана, и как разв этот момент издалека донеслось какое-то жужжание. Он прислушался. Где-то проезжал грузовик. Может быть, даже не один. Гул нарастал с каждой секундой. Том изо всех сил старался побороть вялость, сковавшую все его тело. Казалось, этот рокот моторов, от которого сейчас слегка дребезжали стекла, возник в ответ на сигналы с колокольни. Но вот, наконец, колокол замолк.

Том подошел к окну, отодвинул занавеску. Окно выходило на мощеный двор, на котором работал канатчик со своими подмастерьями. Тому не удалось разглядеть их лица, но все они казались людьми немолодыми, суровыми на вид, и у всех топорщились густые усы. В полном молчании они проворно растягивали и скручивали длинный пучок пеньки, свивая из него веревку.

Том повернулся и взялся за ручку двери. Она подалась. Том очутился в небольшой крытой галерее, куда выходили три двери. Две из них оказались запертыми на ключ, третья, низенькая и узкая, вывела его на сложенную из кирпича темную лестницу. Спустившись по ней, Том оказался в просторном пустом хлеву, в яслях — старое сено. Все вокруг забрано железной решеткой. Том не видел, как выбраться отсюда. А гул моторов все нарастал. Как видно, целая колонна грузовиков, поднимая густую пыль, тянулась вверх по извивам дороги, направляясь к деревне. А он был в ловушке.

Вдруг Том услышал тоненький голосок, окликавший его:

— Партизан! Эй, партизан!

Вслед за этим из кучи сена вылезла девочка с косичками. В руке у нее было красное яблоко.

— На, держи, — шепнула она. — Ешь и иди за мной, — и показала ему на дыру в задней стене, за кучей сена.

Они вышли на какое-то заброшенное поле, сплошь заросшее желтыми, похожими на звездочки цветами, и оказались за деревней. Над ними возвышались древние стены полуразрушенного Замка. Шум моторов стал отчетливее, как видно, машины подъезжали уже к последнему повороту.

— Меня послали показать тебе дорогу и помочь убежать, — сказала девочка.

— Кто? — уписывая яблоко, спросил Том, хотя уже и так был убежден, что этой девочке можно довериться с закрытыми глазами.

— Да все, все наши. Мы не можем показаться в деревне и прячемся. А то, если нас увидят — донесут. У меня тоже два брата в партизанах, — добавила она. — Тарзана знаешь? А Бурю?

— Конечно, — ответил Том, а про себя подумал: «У каждой деревни, даже у самой враждебной, бесчеловечной, — два лица, и обязательно должна наступить такая минута, когда тебе вдруг открывается второе, доброе лицо, которое было всегда, только ты его не видел и даже не надеялся увидеть».

— Видишь эту тропинку между виноградниками? — продолжала между тем девочка. — Спускайся по ней, тебя никто не увидит. Потом перейди мостик, только поскорее, он весь на виду. Потом ты попадешь в лес. Под толстым дубом есть яма, там ты найдешь еду. А сегодня ночью по лесу пройдет девушка, зовут ее Сузанна, она связная. Она тебя отведет к своим. Ну, иди, партизан, иди скорее!

Том начал спускаться по тропинке между виноградниками, почти не чувствуя боли в ноге. За мостиком начинался густой темный лес. С такой плотной зеленью, что лучи солнца не могли пробиться сквозь нее. И чем громче становился гул моторов, доносившийся из деревни, тем гуще и темнее казался Тому лес.

«Если я докину огрызок яблока до ручья, значит, спасусь», — подумал Том.

Девочка с косичками, все еще стоявшая на брошенном поле, видела, как Том миновал мостик, прячась за низким деревянным парапетом. Потом возле камышей в прозрачную воду ручья упал огрызок яблока, подняв фонтанчик брызг. Девочка хлопнула в ладоши и скрылась.

Случай со служащим

Энрико Ней, служащему, посчастливилось провести ночь с очаровательной синьорой. Рано, чуть ли не на рассвете, выйдя из дома, он разом окунулся в весеннее утро, наполненное такими яркими красками, такой бодрящей свежестью, что ему показалось, будто он шагает под музыку.

Надо сказать, что своим приключением Энрико Ней был обязан только удаче и обстоятельствам. Сперва вечеринка, устроенная друзьями, потом мимолетное и все же достаточно заметное расположение синьоры, женщины несвободной и обычно не позволявшей себе ничего такого, затем разговор, в котором он, вопреки обыкновению, чувствовал себя, как рыба в воде, приподнятое настроение, вызванное легким опьянением обоих, которое, возможно, было вполне натуральным, а может быть, и несколько наигранным, и, наконец, когда все стали расходиться, небольшая уловка с его стороны, затея, в которой она даже слегка подыграла ему, — все это вместе, а вовсе не личное обаяние Энрико Ней, или, если хотите, именно его более чем скромная, даже бесцветная внешность, делавшая из него спутника незаметного и ни к чему не обязывающего, определило неожиданный исход этой ночи. Он превосходно сознавал это, а врожденная скромность заставляла его еще больше ценить свое счастье. Он знал также, что этот эпизод не будет иметь продолжения, но не жалел об этом, ибо длительная связь породила бы проблемы слишком обременительные для его привычного образа жизни. Прелесть этого приключения как раз и заключалась в том, что оно началось и кончилось в течение одной ночи. Таким образом, в это утро Энрико Ней мог считать себя человеком, получившим все, чего только мог пожелать от жизни.

Дом синьоры стоял на холме. Ней спускался по благоухающей зеленой вилле. Было еще очень рано, гораздо раньше того часа, когда он обычно выходил на службу. Опасаясь, как бы он не попался на глаза прислуге, синьора выпроводила его чем свет. Он не спал всю ночь, но это не тяготило его, наоборот, словно наполняло какой-то неестественной ясностью и приводило в возбуждение не чувства, нет, но больше всего рассудок. Ему казалось, что он должен как-то овладеть, насладиться всем — и дуновением ветра, и жужжанием насекомых, и ароматом деревьев, что, смакуя красоту, нельзя быть умеренным.

Впрочем, сначала он чувствовал себя иначе. Ней был человеком методичным, и то, что ему пришлось встать в чужом доме, одеться наспех, выйти небритым, вызывало у него такое ощущение, будто все его привычки нарушились. Была секунда, когда он даже подумал, не заскочить ли перед службой домой, чтобы побриться и привести себя в порядок, тем более что времени оставалось достаточно. Однако Ней тотчас же отогнал эту мысль и даже постарался убедить себя, что уже поздно, потому что вдруг испугался, как бы вид его жилища и повторение обыденных действий не развеяли атмосферы необычайности и богатства, окружавшей его в эту минуту.

И в надежде сберечь как можно больше из наследства этой ночи, он решил; пусть весь день продолжает свое течение по этой плавной жизнерадостной кривой. Память, секунда за секундой терпеливо воссоздавая пережитые часы, открывала перед ним бесконечные возможности вновь пережить свое счастье. Так, мысленно блуждая в прошлом, Энрико Ней неторопливо шагал к конечной остановке трамвая.