Моряки Зелёного Моря - Deuscreator

- “Что делать?” - это я тебя должна спрашивать, - хохотнула она. - Как думаешь, если он знаком с Отто, мы могли бы с тем пересечься? Вызвать его?

- “Легенда по вызову”, ха! - фыркнул Кобра. - Да и не поможет он нам; мы сильно поссорились… Да и даже если бы согласился; Отто много болтает, но ничего для людей в итоге не делает! У него всегда есть причина “почему”, - он посмотрел на Голди. - Если бы мы притащили Сову к нему, клянусь, он бы сказал “это уже не моя забота, ей не помочь” или наоборот “она ещё не демон, приведите, когда полностью превратится, тогда я просто безопасно от неё избавлюсь”!

- У-у-у, кажется я задела нерв, - протянула Голди, словно “разрезала не тот провод”. - Ла-а-адно, бача, значит не Отто, я поняла. Но если не он, то кто или что?

- Я попробую сам! - вспылил Кобра, но Голди сразу его прервала, схватив за руку. Она плотно её сжала, напомнив, что руки у неё из стали.

- Не-а, нет, нихрена подобного. Кобра, перестань думать задницей и подумай головой. Точного плана “что делать” у тебя нет. Она просто проснётся и убьёт тебя. Это демон. И помочь с ним я не смогу. И если тебя порвут, что-то мне подсказывает, тут всё тогда порвётся. Давай подумаем ещё раз; что нам делать?

Кобра бессильно выдохнул. Его плечи опустились. Напрягая голову, он положил руки себе на рога, обхватив их пальцами, но голова просто не напрягалась.

- Я не знаю, Голди… Я просто не знаю…

***

Вверх, вниз, вправо, влево - есть ли разница?

“Разница, не разница, рана”.

Последние секунды она ещё билась, пытаясь вырваться назад, но теперь сил просто не осталось. Кошмар не хотел заканчиваться, а ей не давали проснуться.

“Тысячелетья мрака, и холодно и жарко, и больно и грустно».

Стоило погрузиться во тьму, как перед глазами пролетали часы, возможно даже дни. Где-то в затылке она всё ещё видела; стальные обжигающие стены, цепями прикованная к кровати лапа с длинными ужасающими когтями.

“Кожа, висящая на зубах проволоки”.

Её окрыляла агония. Чешуйки брони острыми краями впивались под перья, поглощаемые грубой убийственной плотью. Огонь длинной линией пронизывал простреленное плечо, словно нитка, на которую её повесили как куклу.

“Боль! Пожалуйста, прекратите эту боль!”

И она, задыхаясь и скручиваясь невидимой силой в четыре погибели, тянулась куда-то, не то падая, подобно сбитой птице, не то вися, словно проткнутый крюком жук, что уже не способен даже дрыгать лапками.

«Одна, совсем одна, так грустно и печально, ах как же печально, ну пожалей, пожалей себя ещё чуть-чуть».

Её покинули все; её вера оказалась ложью, её кровная сестра стала главной мучительницей, а её судьба, что должна была стать смыслом всей её жизни, показала лик, в которой стала её смертью.

“Я убью тебя. Сниму с тебя жизнь, оголю вены твои, убью, убью… Слышишь? Слышишь?!”

Но сдаваться она не собиралась. Она просто собиралась с силами, пока кровавые цепкие лапы выжимали из неё жизнь.

Я СЛОМАЮ ТЕБЯ.

Среди моря голосов один звучал как радио, в которое воткнули шестнадцать копий. Это был голос самой боли, вечно далёкий и невероятно близкий. Её пустые чёрные глаза всегда мерещились в темноте, вместе с белым оперением. Произнесённые ей буквы колючими цепями сжимали Совиный мозг.

ТЫ МОЁ ТЕЛО. ТЫ МОИ РУКИ. ТЫ ВЕЩЬ МОЯ. ТОБОЙ Я СТАНУ РЕЗАТЬ МИР.

- Нет! - выдохнула Сова, пытаясь сопротивляться тому, что выигрывало одним своим присутствием, вжимая её в грязь поражения. - Нет!

Это казалось нечестным, неправильным, просто невежливым. Впрочем, о какой вежливости могла идти речь?

“Уже не ты, уже не ты, уже другое - картинка”.

Боль превратилась в пламя, что несло ещё больше боли, а затем сменилось удушьем, когда перекручивали, будто пытались отжать вымокшую в крови тряпку, и удивлялись, что никак не могут избавиться от красного, и продолжали её выкручивать.

“Картинка: рассыпанный песок, выброшенные острые камешки, пролитая кровь, выброшенные перья”.

Это было невыносимо! Нет, хуже чем невыносимо.

И всё же она цеплялась. Её ногти - не совиные когти, но впивались глубоко в плоть, не собираясь отрываться от собственного тела.

Отупев от боли, она не думала, зачем и почему, она гнала эти мысли прочь, выплёвывая их первыми из потока выжимаемой крови. Лишь одно желание; “не сдаваться”, “отрицать”, “бороться за тело” царствовало вокруг, игнорируя, что не стоит тело таких страданий, чтоб за него так бороться.

“Бах! Бах! Бах!”

Её оплетало Зло.

Оно было тысячеклювым и тысячеруким, увенчанным бесчисленными когтями. И оно боролось: и с ней, и с белыми волнами голосов, что бились об неё, освещая вспышками мир. Оно было врагом врага, да, но не союзником; стоило бесчисленным голосам победить, и Сова стала бы ничем иным, кроме их вместилища. Она знала это точно с самого юношества, узнав на опыте, что бывает с теми, кто даёт им поселиться в голове.

“Страшный бой, смертельный бой, кости истлевшие, черви, что ползают меж них”, - фоном доходили до неё слова, как в гиблом сне.

“Чёрные кости! Милые кости! Пламенем! Я жгу их пламенем, жгу!”, - кричал, срываясь, глас и утопал в десятках таких же и иных.

Они обращались в какофонию, в воду, заливающую и без того задыхавшийся рот.

Они ничего не обещали, не требовали, не хотели; они бились, пытаясь вытеснить то, что стремилось вытеснить их. А Сова оказалась меж молотом и наковальней; каждый удар проходил сквозь неё.

Но она сжимала зубы, отворачивала голову, чтобы сделать ещё один ужасно сдавленный вдох.

“Чик-чик-чик, скрежечет нож, нож - вернуться бы домой”.

Собравшись с силами, она начала двигать руками; казалось, боль отрывала от её тела кости, сопротивляясь самому пространству, но она ощупывала пальцами жестокие перья и стальные глади, по которым растекались голоса.

Её когти заскрежетали по стали и резали плотные одеяла, а перед единственным глазом царствовала пелена, сквозь которую проступали смутные образы, напоминающие очень тесную комнатку, в которой ей, казалось, негде было распахнуть крылья.

ОТДАЙСЯ.

- Нет! - фыркнула она, пока что-то холодное вжимало её щёку и прокалывало когтем, чтобы разорвать её. Но её не заботила её плоть.

Я СИЛЬНЕЕ ТЕБЯ.

- Нет, - продолжала цедить Сова сквозь сжатые зубы, даже не осознавая, что твердила