Жаворонок Теклы (СИ) - Людмила Семенова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После отъезда Айвара Нерина несколько месяцев пыталась избавиться от всяких напоминаний о путешествии в Эфиопию, стерла все немногочисленные совместные фотографии, а подаренный Айваром кулон убрала в дальний угол на старой родительской даче — продать его вместе с так и не пригодившимся платьем не решилась. И в этот нелегкий период именно Костя Ким сумел вернуть ей интерес к окружающему миру.
Вопреки мнению Оли, их брак не был какой-то архаичной сделкой, хотя со слов Надежды Павловны, которая не стеснялась хвалиться перед ее матерью, действительно могло так показаться. Но в реальности Нерина пошла на это вполне добровольно и долго чувствовала себя если не счастливой, то по крайней мере довольной жизнью, так как это был уже не совсем тот Костя, которого она знала прежде.
Его предки обжились в Петербурге очень давно, входя едва ли не в первую сотню корейцев, отмеченных в переписи населения города за 1926 год, но семья, как и многие корё сарам, ревностно относилась к традициям как к гаранту идентичности. В их доме дети обращались к отцу и матери на «вы», имелась «мужская» и «женская» территории, поскольку семья могла себе это позволить. Но Костя с детства чувствовал, что в этих порядках гораздо больше холодности и демонстративности, нежели взаимного уважения. И соблюдая внешний этикет, он по мере наступления «опасного» возраста и понимания, что атмосфера в семье не такая чинная и благородная, как кажется издалека, все больше отстранялся от родительского авторитета по существу.
С отцом, Сергеем Александровичем Кимом, у него произошел разлад именно на почве отношений с Нериной. Тот, как большинство состоятельных людей, всегда имел любовниц просто потому, что это было принято в их кругу, и не одобрял, что сын пошел на поводу у капризов и ревности девушки, пусть и будущей жены. По мнению отца, все, что происходило далеко за пределом семейного очага, никоим образом не касалось мира и покоя всех его обитателей. «Нельзя допускать, чтобы супруга знала о некоторых вещах, но ущемлять себя в „маленьких радостях“ для мужчины деструктивно и бессмысленно. Какая разница, где глава семьи черпает энергию, если ее плодами пользуются родные люди?» — так любил говорить Сергей Александрович подросшему наследнику.
И раньше Костя, возможно, согласился бы с ним, но теперь эти наставления показались фальшивыми и пошлыми. Ладно бы отец сказал прямо, что выше всего ставит свои удовольствия и ему плевать на то, что об этом думает жена. Не так же он глуп, чтобы искренне верить, что мать не в курсе? Но нет, надо прикрываться красивым мракобесием, давно вышедшим в тираж. Костя мыслил гораздо более современно и понимал, что времена, когда женщины по умолчанию не могли повлиять на свою судьбу и вынуждены были терпеть любые мужские выходки, давно прошли. Примерно это он однажды и высказал отцу в лицо, но в гораздо менее корректной форме. Сергей Александрович тогда, конечно, оторопел, и если бы не знал сильных сторон сына, то ответил бы ему на такую дерзость не только словами, но и денежным кнутом. Но он в первую очередь воспитывал преемника в делах, для которого самостоятельность суждений была необходимым качеством. Поэтому, отчитав Костю для виду, старший Ким даже зауважал его после столь откровенной отповеди и отстал с поучениями на личную тему, принявшись с удвоенной энергией готовить сына к продолжению дел.
При внешней вседозволенности, внутри семьи Костя всегда отлично знал не только свои права, но и обязанности. Ему очень многое позволялось и прощалось, но во всем, от чего зависело дальнейшее семейное процветание, — учебе, подработке, деловых контактах, — с наследника, по его выражению, драли семь шкур, и по этому поводу он никогда не задавался вопросами и тем более возражениями. И убедившись, что воспитание дало плоды, отец стал доверять ему и свыкся с тем, что далеко не всегда восточные порядки сгодятся для ведения бизнеса в России.
Их семья владела сетью ресторанов, которые пользовались популярностью в Питере, но в последнее время бизнес стал слегка стагнировать. Когда Костю сделали полноправным помощником, он заметил, что этнический антураж быстро приедается, а кроме того, индустрия общепита выходит далеко за пределы парадного досуга и нужно быть гибче, осваивать все сферы, так как мир то и дело сотрясают разного рода кризисы, от которых рестораторы страдают одними из первых.
Отец поначалу был недоволен пренебрежением к родовым традициям, но все-таки решил дать ему волю в креативных экспериментах, с одним только условием — «потом не жалуйся». И Костя в первых пробах сделал ставку на урбанистическую европейскую культуру, которую считал лицом Петербурга. Конечно, фестивали этнической культуры и кулинарии он всегда посещал, но в основном из любопытства и для полезных знакомств, а сам был неприхотлив в еде и русскую кухню любил не меньше корейской.
Его идеи имели успех — рестораны вновь стали привлекать горожан и туристов, и прибыль росла в соответствии с рейтингом. Поняв, что убеждения сына себя оправдывают, Сергей Александрович расширил его полномочия, а когда Косте исполнилось тридцать лет, переоформил на него одно из заведений, расположенное невдалеке от Финского залива. Там к этому времени Костя и жил вместе с Нериной, в большом таунхаусе. Молодой хозяин стал еще более ответственным и жестким в делах к себе и другим, чем раньше, и завоевал в профессиональных кругах уважение, уже не связанное с заслугами отца.
По мере того, как Костя возмужал внутри, поменялась и его внешность, которую раньше можно было назвать просто очень миловидной. С годами он стал по-настоящему красивым, в нем появилось нечто сурово-умудренное, напоминавшее скорее облик молодого индейца. Черты лица у него слегка огрубели, но при этом стали даже благороднее, чем прежде, а едва уловимое косоглазие придавало взгляду неожиданный шарм.
Он по-прежнему нравился женщинам, но когда у них с Нериной установилась гармония, тяга к пустым интрижкам прошла, словно временный недуг. «Будем считать, что и я, и этот парень отделались легким испугом» — сказал Костя себе, когда назначили день свадьбы, и с тех пор думал о былых похождениях исключительно как о веянии юности, которое так же нельзя протащить в зрелую жизнь, как игры в песочнице.
Первое время,
