Нейтральной полосы нет - Евгения Леваковская

А Волкова, которую самый факт задержания потряс куда меньше, нежели Шитова, сдалась не сразу. Ее косный, неповоротливый ум диктовал ей только одну позицию — виновны все, кроме нее. Характерно, что Громова она разоблачала с той же тупой обстоятельностью, что и Шитова. Сейчас они были для нее равнозначны. Ступеньки, по которым, может быть, удастся выкарабкаться самой, — не более того.

Об ограблении ничего не знает. Бороды купили просто так, для игры. Кисточку с белой ручкой на квартире Громова помнит, Шитов сам перед зеркалом бороду подстригал. Два детских пистолета были, а что с ними делали, она не знает. Шитова в электричке не видала. За сумкой ездила. Громов послал, она и поехала.

Запиралась она бездарно, врала бессмысленно, то и дело впадала в противоречия, уставал с ней Вадим едва ли не больше, чем с Громовым. Поневоле вспоминалась ему характеристика, данная в свое время Корнеичем Завариной, работнице Вознесенских: «Это же дура! Дура сокрушительная!»

И уж конечно вспоминалась Машка Иванова, от которой в дрожь кидало следователей управления. Помнится, Вадим даже Ивану Федотовичу однажды «жаловался». Глупая, толстая, серая, сорока с хорошим лишним лет баба, квартирная воровка. Крадет, как говорится, по малости, где сапоги резиновые, где куртку… Но ведь и эти вещи следователь обязан разыскать, вернуть потерпевшему. Человек за резиновые сапоги трудовые деньги платил. На допросах Иванова сама путает, что где взяла, кому продала. Каждый раз клянется, что «завяжет», а через полчаса истово обещает в следующий раз сделать умней. Да где уж ей, чтобы умней! Больше двух лет на свободе нипочем не задерживается.

Сроки она получает небольшие, нисколько ими не стесняется, заключения не боится. Только войдет в зону, сейчас начинает жаловаться на сердце, на печень, а поскольку годов хватает, да и выпито немало, изъяны в драгоценном ее здоровье находятся. Сейчас же ее в санчасть, на обследование, на лечение, туда-сюда, на работу не гонят, врачи хорошие, жить можно. Хлоркой попахивает, ну да небольшое дело.

Все эти соображения Машка однажды на полном серьезе изложила Морозову. А тому только что пришлось обойти два пятиэтажных дома без лифтов, по пяти подъездов в каждом, в поисках владельца подростковой куртки, потому что дома одинаковые, стоят рядом. Машка была под «газом» и забыла, где куртку брала. Вошла через незапертую дверь.

Вадима и смех брал, когда он глядел на взбешенного Морозова, который, выслушав добросердечные Машкины соображения, молча смолил сигарету за сигаретой, и понимал он его, понимал до конца. В ситуации с Машкой как не вспомнить точные слова: по форме — правильно, по существу — издевательство…

Что-то виделось Вадиму общее у Волковой с этой старой воровкой. Обдумывая сейчас Волкову, Вадим снова и снова, несмотря на весь свой опыт, удивился тому, с какой быстротой теряют преступники те немногие человеческие черты, которыми обладали.

Ну взять хотя бы чувство этой девчонки к Громову. Ведь было же, наверное, что-нибудь в ее душе, если она бросила мужа — все-таки налаженная, законная жизнь.

Но стоило бутырским воротам сомкнуться за машиной, в Волковой как выключатель повернулся. Она не клеветала на Громова, но она с тупой, безотказной готовностью выкладывала даже те факты, какие легко и безопасно для себя могла бы утаить.

Так, например, на одном из допросов, когда речь зашла о сумме, вырученной за похищенное у Вознесенского, Волкова, подтвердив свой вопрос, заданный старухе Краузе, сказала:

— Женя дал Володьке тысячу, а мне только пятьсот и сказал, что у него осталось немного. А я знаю, что у него в комнате был тайник. Там паркет клееный, целую доску можно вынуть. Он думал, я пьяная сплю, а я видела. Я знаю, он в тайник клал только если много или если валюта. А так он в тайник не лазил и даже лаком его замазывал. Суток двое лаком пахло. Я поэтому и Краузе спросила, сколько может стоить.

О валюте Вадим Волковой не задал ни единого вопроса, отметив этот пункт для себя.

Уж если Громов скрывал от Волковой тайник и узнала она о тайнике лишь по его недосмотру, то о валюте он при всех обстоятельствах не сказал ей ничего.

А вот четвертый, Иван со связями, Иванов… Он же привлекался в свое время за валютные операции. Если Машка Иванова возвращается снова и снова к резиновым сапогам и подростковым курткам, не потянуло ли а этого деятеля на знакомую ниву? Но сохранились ли старые связи, ведь он, в общем-то, недолго сидел?

Вот снимок вскрытого тайника в комнате Громова. О том, что он вскрыт, Громов, естественно, не знает. Комната опечатана.

Ознакомившись с показаниями Шитова относительно утопления сумки в пруду, Волкова их не оспаривала.

— Женя меня послал, я и поехала. Я для Жени все… Я поехала с другой сумкой, чтоб в нее переложить икону и картину. Женя сказал, мне бояться нечего. За поповским имуществом никто особенно гнаться не будет. Тем более, на следующий день после происшествия мне нечего бояться, я местная, беременная женщина, у меня пятна уже на лице появились, никто меня не заподозрит. Я его сумку в газету завернула, утопила в пруду. В сумке камень лежал, она сразу утонула.

Любое показание должно быть подтверждено, закреплено. Сумку надо бы найти. Тут произошел казус непредвиденный, даже забавный. Милицию опередили.

На пруд, к месту, указанному Волковой, — вот снимок: стоя на бережку, Волкова рукой указывает место, куда бросила сумку, — на пруд выехали следователь Лобачев и сотрудники городской спасательной станции. Выехали на двух машинах от здания колосовского горотдела милиции с аппаратами для киносъемки и фотографирования, с аквалангом, словом, все, как надо.

Вот снимок, как все они, голубчики, разнагишавшись до трусов, взявшись за руки, неким живым бреднем прочесывают дно этого злополучного водоема. Трусы, конечно, у кого какие. У кого плавки спортивные, а у кого и сатиновые, так называемые семейные, до колен.

Глядя на снимок, Вадим ухмыльнулся, даже головой покачал. Тогда, на пруду, ему в голову не пришло, что уж больно они все хороши. Недаром народу на берегу, несмотря на холодный день, собралось предостаточно.

Злополучным водоем оказался по двум причинам. Акваланг привезли, а какой там акваланг! Ила, грязи, мерзости всякой оказалось в этом пруду по колено, а воды по пупок.

Но самое главное, в месте, указанном Волковой, сумки они не нашли. Помогли мальчишки, которых на берегу собралось изрядное количество. Узнав, что ищут приехавшие взрослые дяденьки, они загоношили, что сумку в пруду давно нашел Колька Петрушенко. Хватились Кольки. Оказалось, Колька счел за благо ретироваться, как только увидел две милицейские машины у пруда.

Кольку, естественно, разыскали. Вот фото его благонравной, хитрющей физиономии. К этому времени Колька уже оправился от перепуга. Напротив того, преисполнился гордости, попав в «свидетели».

Вот допрос «свидетеля Петрушенко», 12 лет, проведенный в присутствии школьного педагога.

Всякому было ясно, что из всего содержимого сумки Кольку привлек пистолет. И хоть он утверждал, что, увидя пистолет, «так напугался, что сейчас же выбросил его в пруд, а за ним выкинул и сумку», пистолета в указанном уже Колькой месте не нашли, но сумка с бородой, плащом, перчатками и камнем была обнаружена.

После операции с прудом Галя долго морщила нос, утверждая, что от Вадима несет тухлятиной. Может, так оно и было. Скверные запахи самые прилипчивые.

Был и выезд на место с Шитовым. Вот расписка его на уведомление, что будет проводиться звукозапись его показаний на магнитофоне «Комета», лента «Тип-10».

Вот снимки, фиксирующие путь Шитова. Вот два профиля, Вадим и Шитов, заснят и магнитофон. Шитов указывает место, где прятал сумку. Вот путь, каким шел он к автобусу…

Только после многих протоколов, актов, фотографий следует постановление о том, что Шитов и Волкова привлекаются в качестве не подозреваемых, а обвиняемых по делу номер…

С этими двумя было просто.

Да строго-то говоря и с Громовым — он ведь тоже обвиняемый, — Вадим мог бы повести дело энергичней, если б не преследовало его ощущение, что не на Громове надо замкнуться в этом на вид относительно простом уголовном деле. Вадима очень интересовал Иван, которого Громов столь тщательно прятал даже от своих соучастников по ограблению Вознесенского. Чем он так дорог Громову?

Еще вопрос. Все-таки у Иванова, если верна версия, что он и есть четвертый, то есть Иван, позади валютные дела. Из показаний Волковой видно, валюту случалось иметь и Громову. Откуда?

И наконец, если Иванов, предположительно Иван, разбирается в древнерусском искусстве, сиречь в иконах, не может быть, чтоб свои познания он применил один-единственный раз в колосовском деле. Два дела по ограблению церквей остались в «глухих». Нельзя ли примерить их к Громову — Иванову?