Краткая история быта и частной жизни - Билл Брайсон

Смерть Шарлотты изменила ход британской истории. Останься она в живых, не было бы ни королевы Виктории, ни викторианского периода. Потрясенная нация ополчилась на Крофта. Удрученный всеобщим осуждением, он пустил себе пулю в лоб.

До начала современной эры для большинства людей, как детей, так и взрослых, главным вопросом в жизни был вопрос выживания. В бедных семьях (а таких семей, конечно, было больше всего) каждый человек, начиная с самого раннего возраста, считался потенциальным работником. В 1697 году Джон Локк в докладе для Министерства торговли обсуждал возможность привлечения к работе детей с трехлетнего возраста, и никто не счел это ни невозможным, ни жестоким. «Малышок-пастушок» (Little Boy Blue) из детского стишка — тот, что не сумел удержать овец и коров, и они разбрелись по лугам и полям, — был от силы четырех лет от роду; дети постарше использовались на более тяжелых работах.

Часто детям поручали самую черную работу. Шестилетних мальчиков и девочек посылали в шахты, поскольку они в силу своей миниатюрной комплекции могли пробраться в самые укромные уголки. Из-за жары и в целях экономии одежды дети часто работали голышом (взрослые мужчины тоже традиционно работали голыми, а женщины обнажались по пояс). Большую часть года шахтеры не видели солнечного света, поэтому многие из малолетних работников отставали в росте и слабели от недостатка витамина D.

Даже относительно легкий труд зачастую был опасен. На керамических фабриках в Мидлендсе дети чистили котлы, содержавшие остатки свинца и мышьяка, и в результате медленного отравления часто страдали параличами и припадками.

Самой незавидной детской профессией была профессия трубочиста. Они начинали раньше, работали тяжелее и умирали раньше, чем представители других профессий. Большинство трубочистов начинало свою короткую карьеру лет в пять, хотя в письменных свидетельствах упоминается один мальчик, ставший трубочистом в три с половиной года — в том возрасте, когда даже самая простая задача может поставить в тупик.

Для работы требовались маленькие мальчики, потому что дымоходы были узкими и часто изогнутыми. Джон Уоллер пишет в книге «Настоящий Оливер Твист»:

Некоторые дымоходы поворачивали под самыми разными углами, тянулись горизонтально или по диагонали, иногда образовывали зигзаги или устремлялись вниз, а потом уж поднимались к дымовым трубам. В Лондоне был один дымоход, который менял направление четырнадцать раз.

Это была жестокая работа. Чтобы мальчики не ленились, в камине поджигали кучу соломы, и жар поднимался по дымоходу следом за маленьким трубочистом. Многие заканчивали свою короткую карьеру сутулыми и больными в возрасте одиннадцати-двенадцати лет. Самым распространенным профессиональным заболеванием был рак мошонки.

В таком суровом и безнадежном мире судьба Айзека Уэра кажется счастливым чудом. Имя Уэра часто упоминается в истории архитектуры XVIII века, так как он был ведущим градостроительным критиком той эпохи и к его мнению прислушивались. Как вы, возможно, помните после нашего посещения подвала, именно он в середине XVIII века объявил красный кирпич «слишком ярким и неприятным на вид». Но Уэр родился в бедной семье и начинал трубочистом. Своим успехом он обязан одному необычному благотворительному жесту.

Примерно в 1712 году некий джентльмен (его имя осталось неизвестным, однако, скорее всего, это был третий граф Берлингтон, строитель Чизик-хауса и один из законодателей мод того времени), прогуливаясь по лондонской улице Уайтхолл, увидел юного трубочиста, который сидел на земле и кусочком угля рисовал с натуры Банкетинг-хаус[88]. Парень был явно талантливым, и Берлингтон наклонился к мальчику, желая получше рассмотреть рисунок. Однако мальчик решил, что его накажут, расплакался и попытался стереть нарисованное. Граф успокоил маленького трубочиста и завел с ним беседу. Ум и сообразительность ребенка произвели на него сильное впечатление; Берлингтон выкупил мальчика у его работодателя, забрал к себе домой и решил сделать из него джентльмена. Это был долгий процесс. Он отправил своего протеже в путешествие по Европе и обучил его изящным искусствам.

Под руководством графа Уэр стал толковым, пусть и не блестящим архитектором, но его настоящим даром был дар теоретика. Он написал несколько книг, сделал качественный перевод «Четырех книг» Палладио, ставших настольным чтением как для профессионалов, так и для любителей архитектуры. Уэр так никогда и не избавился от следов своего низкого происхождения. Он умер в 1766 году; по словам очевидцев, на его коже остались несмываемые пятна сажи, сохранившиеся с тех времен, когда он был трубочистом.

Думаю, не стоит говорить о том, что Уэр был исключением из общего правила. Большинство детей целиком и полностью зависело от своих работодателей, и иногда они подвергались крайне жестокому обращению. Так, например, один фермер из Малмсбери в Уилтшире надумал кастрировать двух своих юных подмастерьев, чтобы продать их в оперу в качестве певцов. Вторая часть его плана не удалась, но, к сожалению, он успел осуществить первую.

До середины XIX века дети были почти совершенно бесправны в юридическом смысле. В частности, закон, запрещавший воровать детей, был издан лишь в 1814 году. Когда в 1802 году жительница Мидлсекса Элизабет Салмон похитила девочку по имени Элизабет Импи, ее осудили лишь за то, что она украла чепчик и платьице, поскольку только эта часть деяния была незаконной. Пользуясь этой дырой в законе, цыгане часто воровали детей, а потом их продавали. Известен случай, когда благородная дама Мэри Дэвис случайно нашла своего пропавшего сына в гостинице. Он прочищал дымоход в том номере, где она остановилась.

Промышленная революция только усугубила ситуацию. До 1844 года фабричное законодательство ограничивало рабочий день для детей так: шесть дней в неделю, по двенадцать-четырнадцать часов в день, но если на фабрику поступал большой заказ, приходилось трудиться еще дольше. В 1810 году на одной фабрике подмастерья начинали работу без десяти шесть утра, а заканчивали после девяти вечера. У них был только один перерыв на обед длительностью от тридцати до сорока пяти минут, причем иногда дети ели, не отходя от станков.

Питание почти повсеместно было скудным; его едва хватало для поддержания жизни. «На завтрак и ужин они едят кашу, сваренную на воде, а на обед обычно овсяную лепешку с патокой или жидким мясным бульоном», — докладывал один инспектор. На некоторых фабриках были совершенно невыносимые условия. Такие материалы, как лен, нужно было постоянно смачивать в процессе их производства; от станков летели брызги, и рабочие постоянно ходили мокрыми, даже зимой. Почти все промышленные агрегаты представляли опасность, особенно когда работавшие на них люди были голодными и истощенными. По словам очевидцев, некоторые дети так уставали, что у них не оставалось сил даже на еду: они засыпали с куском хлеба во рту.

Но у них, по крайней мере, была постоянная работа. Для тех же, кто перебивался случайными заработками, жизнь превращалась в бесконечную лотерею. В 1750 году треть обитателей центрального Лондона ложилась спать «почти без гроша в кармане», и со временем ситуация только ухудшилась. Поденные рабочие просыпались утром, не зная, удастся ли им сегодня поесть. В таких мрачных условиях существовало большинство из тех, кому Генри Мейхью посвятил целый том своего четырехтомника «Труженики и бедняки Лондона». Это были представители самого дна общества, просеиватели мусора. Для них была ценностью любая вещь, найденная в сточной канаве. Мейхью писал:

Многие предметы, которые в главных городах графств даже нищие пинают ногами… в Лондоне считаются добычей, которую можно продать за деньги. К примеру, раздавленная женская шляпка или даже старый чепец, потертый, бесформенный и безнадежно рваный, — все поднимается и аккуратно укладывается в суму…

Условия, в которых жила беднота, порой были настолько убогими, что даже самые суровые наблюдатели приходили в ужас. В 1830-х один инспектор бедных кварталов писал в своем отчете:

Я обнаружил [одну комнату], в которой жили один мужчина, две женщины и двое детей. Там же лежал труп несчастной молодой женщины, умершей в родах несколько дней назад.

Бедняки обычно рожали по много детей, надеясь, что хотя бы часть потомства выживет и поддержит их в старости. Ко второй половине XIX века у одной трети английских семей было по восемь детей и более, у еще одной трети — от пяти до семи и, наконец, у последней трети (состоятельных людей) — четверо и меньше.

В самых бедных кварталах редкая семья ела вдоволь, поэтому по меньшей мере у 15 % детей был рахит. Один лондонский врач викторианской эпохи опубликовал список яств, которыми бедняки кормили малышей: студень из телячьих ножек; оладьи, сдобренные растительным маслом; хрящеватое мясо, которое маленькие дети просто не могли разжевать.