Аромагия - Анна Орлова

Он пожал плечами, и не думая спорить. Травяной аромат тимьяна - как бубен со звенящими подвесками, с раскатами и звонкими всполохами – интерес.

- Мы узнаем, уж будьте уверены! – с некоторой угрозой произнес инспектор.

- Желаю удачи! – колко пожелала я. - Надеюсь, больше вопросов ко мне нет.

С этими словами я направилась к выходу, кипя от злости.

- Последний вопрос, - уже на пороге остановил меня голос Исмира.

- Да, господин Исмир, - я нехотя обернулась.

- Где вы были последние три часа? – прищуренные глаза дракона казались слишком яркими на бледном лице.

- Гуляла по берегу моря, - не задумываясь, ответила я. И спохватилась: - Мы. В смысле, на берег меня отвез Петтер, ординарец моего мужа.

Пристальный взгляд Исмира заставил меня почувствовать неловкость.

«Глупости! – сказала я себе. – Он ничего не может знать!»

- Наедине? – вмешался инспектор. Улыбка его была... похабной? – А может, вы вместе девчонку прибили и алиби друг дружке организовали? Кто из вас придумал на берег-то ехать?

- Мой муж, - ледяным тоном ответила я. – Вы можете обратиться за разъяснениями к нему. А теперь прошу меня извинить!

Оказавшись за дверью (ах, как хотелось от души ею хлопнуть!), я позволила себе на мгновение зажмуриться и прислониться к стене.

Представляю, как бы смаковали версию инспектора газетчики! Убийство юной горничной ее же собственной хозяйкой! Пикантнее, если бы мотивом была ревность, но попытка замести следы преступления тоже сгодится...

На лестнице рядом с констеблем мялся Сигурд, бледный и перепуганный. Исходящий от него душный, жгучий запах хрена и преющего компоста – страх – заставил меня ему посочувствовать. До леденцов вполне могла дойти история о бесцеремонных «ухаживаниях» Сигурда за бедной Уннер, и кто знает, какие выводы они из этого сделают?

Констебль бросил на меня взгляд, но промолчал, внимая бормотанию Сигурда.

Вне себя от злости, я быстро спустилась по лестнице. И примерзла к полу, заметив Петтера за распахнутой дверью гостиной. Он сидел, зажав между колен сцепленные руки, и смотрел прямо перед собой. Губы его шевелись, но ни один звук не срывался с них. Что и кому он пытался рассказать? Оправдываясь? Моля?

Горечь аромата хризантем окутывала его шелестящим покрывалом. Цветы, которые распускаются, когда весь остальной сад умирает. Слишком поздно. Слишком горько.

Мне вдруг отчаянно захотелось подойти, обнять его за плечи, утешить... Глупо и безрассудно.

Надо думать, Ингольв не придет в восторг, если я стану прилюдно демонстрировать привязанность к его ординарцу. Да и сам Петтер сейчас не принял бы от меня ни нежности, ни сочувствия...

Чувствуя странную опустошенность и боль, я вышла из дома. Остановилась на крыльце, подставила лицо мелкому дождю.

Что же я наделала?! И как сложно разобраться в собственных чувствах! Вина, горечь, пронзительная нежность, стыд... Горько-сладкий коктейль, в который щедро добавили льда безнадежности.

Любопытный взгляд проходящего мимо лавочника заставил меня очнуться.

«Уртехюс», мое надежное логово, был тих и мрачен. Хлопала от ветра форточка, которую я забыла притворить вчера, пахло влагой и пролитым кофе...

В комнате как будто стало тесно, и весь мир казался мне большой тюрьмой.

Заперев дверь, я опустилась в кресло, обхватила себя за плечи и закрыла глаза.

Смешно. Раньше можно было считать себя несчастной овечкой, которую обижает муж. Собственно, так оно и было, но... Теперь я ничем не лучше Ингольва.

Что ж, за все нужно платить. Зато прошлая ночь словно покрылась патиной, отступила в прошлое.

Я поднялась, бездумно сварила крепкий кофе, отпила глоток и провела пальцем по теплому боку чашки. Зерна мне подарил Петтер. И теперь напиток словно пропитался его запахом – к чуть горелому аромату кофе примешивалось древесно-пряное благоухание ветивера. И в памяти моей разом всплыли ощущения: жесткость щетины и нежность пальцев, запах волос и вкус кожи...

Со стуком поставив чашку на стол, я с силой потерла виски. Глупости! Это просто шок. Наваждение...

Решив, что ненужные мысли проще всего прогнать работой, я принялась за дело.

Для начала сварила «денежное» мыло. На «настое» монеток, с эфирным маслом пачули и соблюдением прочих «важнейших ритуалов». По правде говоря, сама я твердо уверена, что без труда никакое волшебное средство не поможет. Но если в людей такие средства вселяют уверенность, то почему бы и нет?

Растениям вообще с давних пор приписывали мистические свойства. Тут и приворот с помощью руты, и заклятье на верность с любистком, и ограждающие от зла чары гвоздики... Сложно сказать, что из этого работает. Зато я твердо знаю, что толика волшебства не повредит. Пусть это даже ничем не обоснованная вера в чудо...

К счастью, меня не тревожили. Один раз кто-то робко поскребся в запертую дверь, однако настаивать не стал – потоптался несколько минут и ушел. Сочтя, что леденцы проявили бы большую напористость, я пожала плечами и вернулась к мылу.

Видеть никого не хотелось, и вообще не хотелось ничего. Ни кофе, ни сластей, ни даже масел...

Из «Уртехюс» я вышла только когда до ужина осталась четверть часа. И замерла на крыльце.

Дождь давно закончился, сквозь тучи даже проглядывало солнце. Наша улица, в обычное время тихая и малолюдная, сейчас наполнилась шумом и голосами. Горожане, обрадованные редкой хорошей погодой, дружно решили прогуляться. Тут же бойкие торговки продавали пирожки, горячее имбирное пиво и конфеты, сновали цветочницы, перекрикивались леденцы...

Как чудесно было бы гулять вот так – с мужем и детьми, покупать лакомства, болтать о пустяках. У меня никогда этого не будет, разве что Ингольву потребуется изобразить крепкую семью. И от этого хотелось плакать.

Я вернулась в «Уртехюс», надела аромамедальон, в который щедро накапала масел нарда, мускатного шалфея и сандала. Вдохнула густой сладковатый аромат, поправила волосы... И, стараясь ни о чем не думать, отправилась домой.

Дверь мне открыла молоденькая девчонка, в своем сером форменном платье похожая на воробышка. Пахло от нее лавандой и ромашкой – спокойствием и трудолюбием.

- Здравствуйте! – приветливо сказала она, глядя на меня из-под густой челки. Голосок у нее оказался под стать внешности: высокий и звонкий. – Вы к кому?

Я на мгновение оторопела, а потом сообразила:

- Вас только прислали из агентства?

- Да, - девушка неуверенно сделала книксен, явно стесняясь спросить, кто я такая.

- Я – госпожа Мирра, - сжалилась я над ней. – Жена хозяина дома.

- Жена?! – голубые глаза округлились. – Но господин Бранд сказал, что не женат!

Я несколько принужденно улыбнулась. Надо думать, свекор намеренно внушил новой горничной, что особняк принадлежит ему.

- Хозяин дома – полковник Ингольв, сын господина Бранда. А я жена Ингольва. Простите, может быть, вы позволите мне войти?

- Да, конечно! – девушка испугалась, сообразив, что наболтала лишнего. Торопливо посторонилась, снова сделала книксен. – А я – Ринд, госпожа. Простите, госпожа!

- Ничего, - рассеянно отозвалась я, оглядываясь. – А кто дома?

- Господин Бранд и господин Петтер! – добросовестно доложила девушка, слегка покраснев. От нее повеяло нежным ароматом майской розы, и меня захлестнула боль. Совсем недавно Уннер так же очаровательно розовела при имени Петтера.

- Благодарю, Ринд! – прохладно откликнулась я. – Вы можете быть свободны.

Девица испарилась, а я с тяжелым сердцем отправилась в столовую...

К ужину мой благоверный снова не явился, так что трапезничали мы втроем: я, Петтер и свекор. Сидеть за одним столом с юношей после всего произошедшего было неловко, но мне ничего не оставалось, кроме как изображать спокойствие.

И, разумеется, господин Бранд желал поделиться впечатлениями о последних событиях, с воистину слоновьим безразличием не замечая, как неприятна эта тема сотрапезникам.

- Вот додумалась же, мерзавка! – экспрессивно размахивая куриной ножкой, возмущался он. От него изрядно попахивало портвейном, так что в причинах говорливости (и пренебрежения манерам) можно было не сомневаться. – Надо же ей было это проделать у нас под носом! Надумала сдохнуть – так иди сразу в канаву, и делай с собой, что хочешь!

Мы с Петтером угрюмо молчали, глядя каждый в свою тарелку, а господин Бранд живописал, как, должно быть, билась в конвульсиях Уннер. И это прямо на пороге нашего дома! От смакования тошнотворных подробностей ком стоял в горле, а жадное любопытство Сольвейг, которая внимательно прислушивалась к рассказу, вызывало омерзение.

Представляю, каково было Петтеру это слушать!

Юноша казался странно повзрослевшим, будто сегодняшний день состарил его лет на пять. Он ел, не поднимая глаз, и боль выдавал только запах - холодная полынная горечь и раскаленный металл.

Наконец я не выдержала: отложила столовые приборы, стремительно поднялась.