Под знаменем Сокола (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев"

— А я смотрю: ни в крепости его нет, ни в лагере не видно. Хорошо, матушка надоумила, где тебя искать.

— От взора госпожи Парсбит не укроется никакая мелочь, — улыбнулся Неждан. — Да что я в твоем Киеве не видал? — недоуменно пожал он плечами, когда услышал, что Хельги предлагает вместе ехать вестниками победы.

— Можно подумать, я тебя Град смотреть зову! — с усмешкой хлопнул его по плечу русс.

Он ненадолго замолчал, и в его переливчатых глазах появилась теплота:

— Муравушка, голубка, обещала, что первенца до моего возвращения в Божий Храм не понесёт. Так вот мы с ней хотели тебя крестным позвать. Пойдешь?

— Отчего не пойти, — Неждан с трудом подавил вздох.

***

Поднимаясь по крутому всходу в терем светлейшей Ольги, Неждан ощущал не то что страх, но некоторую робость напополам с любопытством: уж больно много он сызмальства слышал о русской властительнице всяких былей и небылиц. Вятшие мужи в Корьдно, заводя о ней разговор, переходили на уважительный полушёпот, чтобы не накликать невзначай лиха на свой край, а русские воеводы, кроме христиан, для которых православная княгиня служила путеводным маяком во мраке язычества, и вовсе предпочитали молчать, дабы избежать её или княжеского гнева.

Склонившись в почтительном поклоне, Неждан исподволь разглядывал статную фигуру, едва намеченную под жёсткой византийской парчой, и пытался отделить правду от выдумки. Разум постигал далеко не всё, отказываясь верить. Неужто эта хрупкая сухощавая женщина управляла огромной землёй, да так, что ее побаивался сам грозный сокол Святослав? Неужто эти уже увядшие, но и прежде не отличавшиеся правильностью черты воспламенили самого ромейского цезаря, да так, что он, забыв обо всём, предложил архонтессе руссов тиару императрицы? Неужто окруженные лучиками морщинок, чуть насмешливо, но доброжелательно улыбающиеся губы отдавали страшные приказы о мести, а синие проницательные глаза, с любовью устремленные на троих внучат, пылали ненавистью?

Как и предполагал побратим, известие о разгроме хазар не произвело на старую княгиню почти никакого впечатления:

— Ну, наконец-то! — только и сказала она, точно речь шла о взыскании полузабытого долга или об окончании постройки клети для зерна. — Может, хоть теперь мой князюшка делами своей земли займется. Накопилось уже. Мне, старой, всё везти невмочь!

Она глянула на Хельги и досадливо махнула рукой.

— Да ладно, уж, тысяцкий, не прячь глаза. Знаю, что не займется. С хазарами разделаться не успел, теперь ему дунайских болгар подавай. Никакого угомону на чадо неразумное нет! И розгой не поучишь! Поздно учить!

Она замолчала и несколько раз прошлась по горнице взад-вперёд, сильно и даже нарочито опираясь на резной, изукрашенный и, наверно, не очень-то лёгкий княжеский посох, потом её синие глаза неожиданно весело и даже лукаво заискрились.

— Ты, воевода, верно, хочешь поведать о славных деяниях, которые вы все там совершили. Знаю, трудов вы претерпели немало, не всем Господь даровал возможность вернуться домой. Говорить ты умеешь красно, даже песню и, небось, не одну успел сложить. Да только о половине ваших подвигов я уже слыхала, а что до остальных, завтра на пиру боярам да вятшим мужам и расскажешь. А нынче устал, верно, с дороги, да и дома тебя ждут не дождутся, новостями поделиться хотят. Только не спрашивай, в каком доме, — добавила она, прилагая немалые усилия, чтобы задорно, по-девчоночьи не рассмеяться.

Знающий ответ на любой вопрос умница Хельги, который безуспешно пытался скрыть изумление, выглядел действительно забавно.

— Аль, скитаясь по чужим землям, совсем забыл, где находится родительский очаг?

Оказывается, Мурава-краса пожелала, чтобы их первенец, наследник славного и древнего рода, увидел свет в доме дедов. Поэтому киевские мастера в благодарность за возвращенных её усилиями живыми братьев, отцов и сыновей меньше чем за пару недель сделали всё необходимое, чтобы обветшавшее в отсутствии хозяев жилище стало не только пригодным, но и удобным для жизни.

Хотя светлейшая княгиня велела было слугам проводить молодого воеводу, чтобы ненароком в сгущающихся сумерках не заплутал, Хельги от провожатых отказался, уверив суровую владычицу, что дорогу пока не забыл. Конечно, после смерти родителей он разводил в том доме огонь только раз или два в свой последний приезд: предков почтить. Непростая жизнь бросала его от Вышгорода до Великой Степи, от Новгорода до Цареграда. Челядью, которая бы присматривала за хозяйством, он обзавестись не успел, нажитую в походах казну хранил в княжеской ключнице, голову приклонял в дружинной избе. Он же не ведал, отправляясь с князем на Итиль, считай, в иной мир, что, подобно героям басен, вернется оттуда с красавицей-женой.

— Ну, коли так, приходи завтра после обедни, — кивнула на прощание Ольга. — И благоверную свою приводи. Столько лет сокол по чужим землям скитался, а настоящее сокровище только в краю дедов нашёл. Береги её. Таких жён, как у тебя, одной на тысячу и то не найдётся.

Уже почти у порога она неожиданно снизошла до Незнамова сына:

— Отправляйся и ты с побратимом, разбойничек. Не пожалеешь. Тебя там тоже новости ждут.

***

Когда они вышли из терема, солнце уже почти опустилось за горизонт, однако Хельги не стал зажигать огня. Судя по уверенности, с которой он правил своим Тайбурылом, верный путь он отыскал бы и в потёмках. Впрочем, возле новых ворот, сиявших в свете заката золотом свежего тёса, он остановился в некотором замешательстве и хорошенько огляделся по сторонам прежде чем постучать. Открыли им сразу. Судя по доброму дымку, поднимавшемуся над новенькой банькой, и доносящемуся из избы запаху свежего печива и всякой домашней снеди, от которой они успели отвыкнуть, их здесь уже ждали. Оказывается, едва они въехали в городские ворота, стоявший в карауле десятник послал отрока принести боярыне добрую весть.

Мурава встретила супруга в замощённом досками на новгородский манер дворе, и раньше, чем обнять жену, воевода принял на руки и поднял на коня сына. Крепенький малыш, уже пытающийся держать головку, серьезно хмурил каштановые, как у отца, бровки и хлопал сонными глазёнками, глядя то на незнакомого дядю, который зачем-то щекотал его усами, то на мать. Больше всего его, кажется, занимал крутившийся сейчас у ног боярыни Малик.

— Как назвала? — спросил Хельги жену в алом свете последних солнечных лучей согласно обычаю, вкладывая в выпростанную из-под мягкого беличьего одеяла ручонку малыша Дар Пламени. Всего через каких-нибудь четыре-пять зим сын воина начнёт учиться этим оружием владеть.

— Дома Лютом, а чаще Лютиком кличем, — улыбнулась Мурава, поправляя на груди выполненное в виде головы пардуса массивное золотое украшение, подарок супруга на рождение первенца. — Волосёнки желтые растут на темечке у него, с ними и родился. Дай Бог, и до Лютобора дорастёт. А что до того, которое в Божьем храме нарекут, то здесь, вроде бы, все давно оговорено. Отец Феофил не возражает. Ты, я вижу, и крёстного привезти не забыл.

Хотя Неждан знал, что имя Илья, на котором Хельги с Муравой остановились сразу же и безо всяких споров, носил среди единоверцев покойный отец боярышни, мысль о том, что они с крестником будут иметь одного святого покровителя, была ему приятна.

«Своих-то чад мне вряд ли дождаться», — подумалось ему.

— Нежданушка! Лада любимый, сокол мой ясный!

Услышав звук милого голоса, снившегося ему каждую ночь, Неждан пожалел, что поспешил сойти с коня. Ноги перестали его слушаться, дыхание перехватило. С высокого крыльца спускалась Всеслава!

Краса ненаглядная предстала пред ним почти в таком же обличии, которое он запомнил в памятный день прошлой Коляды: шерстяная понёва в чёрную и красную клетку, нарядная свита, венец с янтарём работы Арво Кейо, долгая рассыпчатая золотисто-каштановая коса. Разве что в чертах милого, раскрасневшегося от печного жара и волнения лица вместо детской, наивной округлости появилась завершённость, присущая человеку, способному принимать решения и нести бремя ответственности.