Опричное царство - Виктор Александрович Иутин

– Все жалею, что к дому дяди Даниила не отъехал, не взял с собой Федюху, Аннушку и Ваняту! Из-за меня, стало быть, погибли они… Из-за меня! Мамку послушал, остался!

Никита Романович догадывался об этом. Положив свою широкую ладонь на плечо сына, сжал его, похлопал, а сам думал, что смерть родных – вина того, кто клялся пред умирающим братом защищать их! Но, оправдывая себя, боярин понимал, что не мог быть тогда в Москве! И Федора в том винить нельзя, поэтому сказал тихо:

– Ну, полно! Нет в том твоей вины! Ты мамке нужен был, она же носила тогда… Ты сотворил, что мог, и даже больше! Не терзай себя, сын.

– Как же я на том свете им в глаза взгляну?! – прошептал Федор и вдруг, закрыв руками лицо, заплакал. – Все молюсь за них, за себя молюсь, молюсь, дабы простили они меня, а легче никак не становится, отец! Нет мочи больше, уйду в монастырь!

Это было очень неожиданно. Убрав руку с плеча сына, Никита Романович проговорил злобно:

– Ты мне эти мысли брось! В монастырь! Ишь чего удумал!

– Как же мне сей грех замолить?! – хлопнул по столу в сердцах Федор и утер мокрое лицо рукавом домашнего кафтана.

– Бог простит! И они простят! Тут, не приведи Господь, что – кого я вместо себя во главе семьи оставлю? Льва, брата твоего? Несмышленый он! И для монастыря более подходит, чем ты! Твое дело полки водить да хозяйство в крепком кулаке держать! А ты – «в монастырь!» – Никита Романович шумно дышал, раздувая ноздри. Видел, что сын внял его речам.

– В поход уйду, ты по-прежнему вместо меня здесь главный! За хозяйством следи, дабы хлеб собрали вовремя на наших полях да подати исправно платили. Что я учу тебя, не первый год оставляю! Ведаю, что справляешься!

Федор покорно закивал, и Никита Романович, редко себе дозволявший излишнюю нежность с детьми, вдруг притянул сына к себе и крепко обнял его. От этого Федор оторопел поначалу, но потом также крепко, что есть силы, сжал плечи отца в объятиях. Поверх его головы Никита Романович глядел на образа в углу горницы, под которыми горели лампадки, и, беззвучно шевеля губами, молился, с трудом сдерживая слезы, за семью свою и за родных, коих уже нет на свете…

* * *

Что-то невообразимо тревожное витало в воздухе во всем русском государстве. Затянулось затишье на западном фронте, но понимали и холопы, и купцы, и бояре, что Литва и Швеция вот-вот ударят. Но они притаились и ждут, видимо, нового татарского вторжения в Московию, ибо знали все – Девлет-Гирей отказался от мирного предложения Иоанна с уступкой лишь Астрахани: степному хищнику нужна была и Казань, и дабы Россия стала его вассалом и платила дань, «как при Батые».

Пока на юг стягивались основные силы и строились укрепления на переправах, в сопровождении пятисот конных стрельцов в многочисленных санях из слободы вывозили царскую казну в Новгород. Ехал с сыновьями и сам царь в крытых санях, окруженный плотным кольцом опричников. Царевичи, прислонившись головами друг к другу, спали. Иоанн же, в высокой бобровой шапке, укутавшись в темную норковую шубу, глядел перед собой стеклянными усталыми глазами.

Иоанн перевел свой взор на сыновей и внимательно изучал их. Готов ли Иван перенять бразды правления прямо сейчас, ежели что случится с государем? Нет, не готов! Слишком простодушный и снисходительный, хотя отец специально закалял его казнями и видом жестокости. Но мальчик унаследовал доброе сердце своей матери. А Федор? Он и вовсе не годится быть царем. Иоанн все чаще называл его в своих мыслях иноком, и был недалек от истины – Федору куда больше нравилось присутствовать на службах, читать церковные книги и звонить в колокола, к тому же, к ужасу для себя, с годами все чаще Иоанн замечал в нем знакомые черты, коими обладал слабоумный брат царя Юрий. Федор рос безобразным – большая лобастая голова с ранними залысинами покачивается на тонкой шее, от которой расходятся ниже неровные узкие плечи. Порой рот его так же перекашивается, как у Юрия, и нитка слюны свисает с губ (правда, в отличие от царского брата, Федор вытирал ее сам – рукавом кафтана), но глаза… Глаза он унаследовал от отца. Не их форму или разрез, а нечто другое – он обладал взглядом царей, взглядом Ивана Великого и его пращуров, московских князей…

Иоанн чувствовал неимоверную усталость, но не представлял другого властителя в своей державе, ибо находился на троне уже почти сорок лет! Но понимал, что он не вечен, ощущал наступающую слабость в членах, и все чаще казалось ему, что смерть рядом. Он молил Бога дать ему еще время, дабы оставить старшему сыну державу в силе и спокойствии, но знал, что Господу виднее, как поступить. Видимо, тогда уже царь начал обдумывать текст своего будущего завещания…

В последнее время все было не так, успех ускользал из рук, словно песком осыпаясь сквозь пальцы.

Недавно узнал царь, что после расправ над главами опричнины немцы-кромешники Таубе и Крузе, видимо подкупленные литовцами, пытались поднять восстание против власти Иоанна в Дерпте, но их заговор был раскрыт, и предатели тут же исчезли. Говорят, бежали в Речь Посполитую. Так, Иоанна начали предавать и те, кто составлял его личную гвардию, коей он всецело доверял. Отчасти это и склонило чашу весов в его решении отправить всех опричников под командование Воротынского на юг, противостоять татарам вместе с земскими войсками.

Позже авантюристы Таубе и Крузе напишут труд о своей жизни в Московии. Для многих исследователей этот очерк является авторитетным источником, что само по себе неправильно – Таубе и Крузе, став врагами русского царя, стремились очернить его в глазах Европы, к тому же, вероятно, труд этот был создан по заказу правительства Речи Посполитой. Таубе и Крузе станут не последними европейцами, кто опишет Москву Иоанна и его самого в мрачных тонах с намеренным преувеличением. Уже тогда негласно католическая Европа начала борьбу с православной Россией.

Не складывались и отношения с главным союзником Иоанна, на которого в столь тяжелое время он возлагал большие надежды. Послы говорят, что английская королева Елизавета была готова согласиться с требованиями Иоанна, но тому помешали «английские бояре» – Тайный совет. Ни свободной торговли, ни военного союза, ни мастеров, ни должного убежища Иоанну не дали. Хитрые англичане всегда действовали лишь себе в угоду.