Первородный грех. Книга первая - Мариус Габриэль

– Я не возражаю против того, чтобы есть руками из котелка.

– Но ты не развратничаешь по канавам и траншеям. – На мгновение его лицо сделалось жалким. – Ведь правда же?

– Я не развратничаю нигде, – с редкой для нее откровенностью ответила Мерседес.

– Ты девственница?

– Да, – после минутной паузы проговорила она.

– И я, – тихо сказал Хосе Мария. Он протянул к ней руку, и она почувствовала, как его тонкие, холодные пальцы сжали ее ладонь. – Они все хотят тебя – все это мужичье.

– Я не заметила.

– Зато я заметил. Я вообще замечаю каждый твой поступок, каждое слово… Ты ведь особенная. – Он порывисто прижал ее руку к своим губам. Хотя пальцы у него были холодные как лед, его губы оказались теплыми. Мерседес сочувственно, почти с жалостью, посмотрела на молодого человека.

– Ты тоже особенный, Хосе Мария.

– Ты правда так считаешь? – взволнованно забормотал он.

– Да.

– Можно, я тебя поцелую? – Его голос слегка дрожал. – Я имею в виду… в губы.

Чуть помешкав, она кивнула. Непослушными пальцами Хосе Мария снял очки и наклонился к ее лицу. Его губы были мягкими и нежными, как губы ребенка. Неуклюже обняв ее, он притянул Мерседес к себе. Ей в бок врезались его патронные ленты, но она не отодвинулась, а продолжала сидеть, спрашивая себя, неужели они действительно сейчас займутся любовью – здесь, под деревом граната, двое встретившихся на войне девственников. Однако Мерседес ясно осознавала, что не хочет этого.

Она нежно погладила его по щеке. Хосе Мария положил руку на выпирающий из-под блузки холмик ее груди.

– Я люблю тебя, – хрипло зашептал он. – Я люблю тебя, Мерче.

Она вспомнила Матильду и почувствовала, что ее захлестывает волна грусти, затем закрыла глаза и разомкнула губы.

Его теплый, влажный язык неуверенно протиснулся ей в рот. Хoce Мария целовал неумело – как-то робко и неуклюже. Его поцелуи совершенно не заводили ее, и Мерседес поняла, что, если они станут заниматься любовью, ей придется самой показывать ему что к чему. Слепой должен будет указывать дорогу другому слепому.

Расстегнув блузку, Мерседес осторожно направила его руку себе за пазуху. Она услышала, как участилось дыхание Хосе Марии, когда его дрожащие пальцы ощутили под собой ее гладкую кожу, затем стали жадно шарить по бугоркам грудей и, найдя наконец затвердевшие от холода соски, принялись страстно ласкать их. Она не шевелилась. Она унеслась куда-то далеко-далеко и теперь словно наблюдала за собой со стороны, внимательно прислушиваясь к собственным чувствам. Приятно ли ей это? Испытывает ли она возбуждение?

– Давай ляжем, – прошептал Хосе Мария. – Прошу тебя.

Мерседес легла на спину, уставясь неподвижным взором в решетку из переплетенных ветвей гранатового дерева на фоне бледно-голубого неба.

Хосе Мария целовал ее груди. Она обняла его голову, чувствуя, как впиваются в ее соски голодные губы. Он даже не пытался доставить ей удовольствие. Это было похоже на бессознательное сосание грудного младенца, на действие, направленное на то, чтобы получать, но не давать. О том, что ему следует делать, Хосе Мария не имел ни малейшего представления.

Мерседес гладила его, ощущая, как напрягается и дрожит от неудовлетворенного желания его тощее тело. Страсть сотрясала его, словно мощный мотор непрочный, дребезжащий кожух. А она не чувствовала ничего. Только спокойные, размеренные удары своего сердца. Ей все время казалось, что душа Матильды незримо присутствует где-то рядом и с ироничной улыбкой наблюдает за ними. Возможно, она испытывала возбуждение только с Матильдой, потому что это было дурно. Порочно. Греховно. Возможно, она была просто-напросто извращенкой.

Она осторожно положила руку ему между ног. Ее пальцы ощутили вставший член – такое странное и в то же время такое простое проявление мужской готовности, – туго натянувший грубую ткань его штанов. Хосе Мария беспомощно застонал. Его лицо, только что пылавшее от страсти, теперь побледнело, глаза затуманились.

Подсознательно Мерседес знала, что полностью контролирует себя. Ей сейчас ничего не стоило заставить его кончить и таким образом избежать продолжения всей этой возни. И сберечь свою девственность для другого раза. И других сомнений.

С чувством мучительной тоски она приняла окончательное решение: она не хотела его. Прижавшись к Хосе Марии, Мерседес поцеловала его в губы. Трех-четырех движений ее руки оказалось вполне достаточно. Он порывисто задышал, шепча ее имя, и она ладонью ощутила конвульсивные толчки его члена. Грубая ткань штанов сделалась горячей и влажной.

Мерседес еще некоторое время не убирала руку, дождавшись, пока упругий орган начал постепенно опадать и тело Хосе Марии расслабилось.

Он нерешительно поднял глаза. Его лицо снова стало пунцовым, только на этот раз от стыда.

– О, Мерседес, – забормотал он. – Я… мне так жаль!

– И напрасно.

– Но мне очень неловко!

– Почему? Все было просто замечательно.

– Но я…

Она ласково приложила палец к его губам. Бедный малый понятия не имел, что все, что с ним произошло, было сделано ею умышленно. Мерседес нежно покачивала его в своих объятиях, презирая себя за то, что так обошлась с ним, и одновременно чувствуя облегчение от того, что все закончилось и ее крепость осталась неприступной.

Вдалеке послышался гул приближающегося самолета. Вообще-то летящие высоко в небе самолеты ничего необычного из себя не представляли, но на этот раз рев мотора казался несколько непривычным. Из окопов раздались чьи-то крики. Мерседес и Хосе Мария поднялись на ноги, пытаясь отыскать глазами столь странно ревущий аэроплан, и в это мгновение услышали пронзительный нарастающий вой.

– Бомба, – схватив ее за руку, заорал Хосе Мария. Где-то совсем рядом прогремел страшный взрыв, отбросивший их назад, а затем на них, распластавшихся на земле, оглушенных и теряющих сознание, посыпались комья грязи и сломанные ветки деревьев. Первым порывом Мерседес было вскочить и бежать куда глаза глядят, но Хосе Мария решительно придавил ее к земле.

– Лежи!

Его крик утонул в грохоте второго взрыва, разметавшего несколько гранатовых деревьев. Как маленький, перепуганный насмерть зверек, Мерседес зарылась лицом в землю.

Третья бомба разорвалась чуть поодаль. Сквозь звон в ушах она услышала доносящиеся из окопов истошные вопли. Хосе Мария помог ей встать. Вдребезги разбитые очки остались лежать в грязи, и теперь его лицо выглядело как-то непривычно, будто голое.

– Пошли! – едва переводя дыхание, крикнул он. – Надо спешить, пока они не начали бомбить снова.

Спотыкаясь, они побрели к огромному столбу дыма, поднимавшемуся из землянки, в которой полчаса назад сидела Мерседес. Военное снаряжение и человеческие тела лежали одной кучей, как выброшенный после шторма на берег мусор. Первое тело, на которое они наткнулись, распласталось среди мешков с песком. Мертвый ополченец был похож на забрызганное кровью чучело с выпотрошенной из него набивкой. Неподалеку в поисках убежища ползла, ничего не видя, какая-то женщина, ее руки были алыми от крови.