04-Версии истории (Сборник) - Сергей Абрамов

— Не бей по больному, — сказал Бедфорд, но сказал без эмоций, а как бы по обязанности, и Смотритель понял, что отказ Бриджет, чье имя уже всплывало в их беседах, и есть причина показательной скорби Эдуарда Рассела.

— Кто такая Бриджет? — немедленно поинтересовался Смотритель.

Он помнил, кто она. Он помнил, что она уже раз отвергла одного из их компании — Саутгемптона. Однако настойчивость Игроков и неприступность дамы восхищали.

— Сестра Роджера, — пояснил Эссекс. — Эти пьяницы… по очереди… просили недавно ее руки и получили категорический отказ. Генри — полгода назад, а Эдуард — вчера. Видишь: он — одно большое страдание.

— А причина отказа? — настаивал Смотритель.

— Причина обычная: она, видите ли, еще не готова к браку.

— Она действительно не готова. — Роджер бросился на защиту сестры. — Она еще слишком юна.

— Она еще слишком умна для своих лет, — сложил стих Эссекс. — Повзрослеет, поглупеет — выйдет. Но уже, к счастью, не за наших друзей. К счастью для нее, но и к счастью для них.

— Ты смеешься, а мне действительно больно, — сказал Бредфорд.

Судя по тону, особенно больно ему не было.

Почему все они так легко клюнули на предложение графа Монферье принять участие в Большой Игре? Да потому что с младых ногтей игра была основой их жизни, точнее — жизни людей их круга. Игра в чувства, игра в страсти, игра в войну, игра в мир, игра во-что-только-ни-придумаешь… И тот несомненный азарт, с которым они принялись устраивать Большую Игру, лишь подтверждал, что все они — игроки (со строчной буквы), а тут им предлагают абсолютно новую неигранную Игру, в которую никто из них и никто из их предков, родных, знакомых никогда не играл. То-то радости ребяткам!..

А отказ сестры Рэтленда — так, рутина. С кем не бывает.

— Да ничего тебе не больно, с кем не бывает. — Эссекс буквально повторил мысль Смотрителя. — Я даже не исключаю, что ты просто решил обыграть нашего друга Генри, но — промахнулся. Как и он.

— Я не промахнулся, — отверг обвинение Саутгемптон. — Я никогда не промахиваюсь. Просто вышла осечка. Может, мне попытать собственное счастье? — спросил

Смотритель, то есть граф Монферье, Франция, Лангедок.

— Не стоит, — охладил его пыл Эссекс. — Тебе тоже не повезет. Вот если бы Бэкон был графом и помоложе, тогда ему бы что-то могло светить… далеко впереди. Поскольку он у нас великий философ, отлично пишет и книг прочитал в сто раз больше, чем все мы вместе взятые. Но — увы: он не граф и не юноша. Он Бриджет не интересен и не пара.

— Хотелось бы посмотреть на ту, что отвергла предложения столь блестящих женихов. — Смотритель иногда вспоминал, что граф Монферье должен то и дело раздавать комплименты — как впрямую, так и опосредованно.

— Посмотришь еще, куда денешься, — уже деловито сказал Эссекс, прекращая пустую болтовню. — Вот лето закончится, пойдут балы… Давайте-ка лучше о деле. Завтра — премьера. Мы все идем в театр, это ясно. Нас уже шестеро, и я должен вам сообщить, что не прочь пообщаться еще и с Мэри.

— С графиней Пембрук, — поправил Саутгемптон.

— Это для тебя она графиня Пембрук. А для меня — родная тетушка моей жены.

Смотритель не знал точно, имела ли в Истории Мэри Сидни, графиня Пембрук, какое-то отношение к Потрясающему Копьем, вернее — подозревали ли ее другие шекспироведы в авторстве или хотя бы в знании подлинного автора. Но точно автора не знал ни один шекспировед, а подозревали они всех мало-мальски известных современников Шекспира, поэтому Смотритель согласился с Эссексом:

— Она может нам понадобиться. Поговори.

— Кто еще нам будет нужен?

— Я бы пока, на первом этапе раскрутки Мифа, не множил число Игроков, — объяснил Смотритель. — Семь — цифра оптимальная… Хотя древние римляне утверждали: что знают двое — знает и свинья, — он не помнил, кому принадлежало сие утверждение, но древние римляне хорошо с ним монтировались, — но это всего лишь — гипербола. Нас — шестеро, будет семь, если графиня поймет суть и прелесть Игры. Достаточно. А остальные, кто нам понадобится для Игры, пусть поработают пока на анонима, на торговую марку. В конце концов, товар-то под маркой отличный…

— Товар… как это ты о высоком… — неодобрительно сказал Рэтленд. — А что такое раскрутка?

В принципе, английское слово unravel в смысле восхищаться чем-то, восторгаться, уже существовало в языке, но Смотритель, понимая свою очередную оговорку, счел нужным доступно объяснить:

— Чем больше пороху, тем ярче и сильнее фейерверк. Тем с большего расстояния его видно. Верно? Я хочу так раскрутить цветное колесо огней под названием «Потрясающий Копьем», чтобы о нем начали говорить и писать и без нашего давления. Но пока, конечно, придется подавить на всяких вы-соколобых умников. Для начала можем использовать предсмертную… или посмертную, как точнее?., работу покойного Роберта Грина, например.

— Верно, — обрадовался Саутгемптон. — Я этого типа не знал, но его памфлет «На грош ума, купленного за миллион раскаяния» припоминаю. А ведь вы правы, Франсуа, он там обрушивается на какого-то «Потрясающего сцену»,[7] которому явно завидует. Он ведь сам тоже пьески кропал, да?

— Жуткие, — подтвердил Бэкон. — Я одну видел на сцене. Сплошная Древняя Греция. Тоска смертная. Между прочим, наш собрат: тоже из Кембриджа. Он еще и романы сочинял, как я слышал… Только он, по-моему, в том памфлете нападал на Марло. Или на Томаса Нэша. Или на Джорджа Пиля. И Генри Четтл так считал.

— Считать — считал, а книжечку коллеги издал, — язвительно сказал Эссекс. — Именно что посмертно. А потом в своем дурацком сочинении «Сон Добросердечного» так расшаркивается перед всеми тремя, что начинаешь думать, будто он эти нападки сам Грину и вписал. А что? Грин мертв, а мертвые сраму не имут.

— Хорошие люди учатся у вас в Кембридже, — вставил по ходу Смотритель.

Он прекрасно знал все, о чем говорили друзья, но это были знания Смотрителя, а графа Монферье в прошлом году, когда вышли книжки Грина и Четтла, как известно, в Лондоне не было. Откуда ему-то знать о каких-то литературных дрязгах? Вот памфлет удалось прочитать — и достаточно.

— Разные люди у нас учатся, — отбил подачу Саутгемптон. — А кого он имел в виду под Потрясающим сцену? Он же там только на актеров нападает… если не ошибаюсь, на «паяцев, изрекающих наши слова». Ни Марло, ни Нэш, ни Пиль на сцене не лицедействовали. Тогда кто?

— Уилл Шекспир, — сказал Смотритель.

— Не может быть! — воскликнул Эссекс.