Дневники 1923-1925 - Михаил Пришвин

Вблизи Никитского монастыря, по всему крепостному валу древнего города Клещин, от которого больше ничего не осталось, рядом с Александровой горой, где в еще более древнее время совершались жертвоприношения язычников, мы отдыхали, любуясь видом совершенно тихого озера.

— Нет, — сказал Михаил Иванович, — я с юности был этим отравлен, я не только не верю, но у меня даже и волнения нет в душе по поводу этого.

— Но это, — сказал я, указав на озеро, — это, Михаил Иванович, и наука нам, и трава зеленая, и небо, ведь это настоящее.

— Да, — ответил он, весь просияв, — я это люблю, это настоящее.

На радости мы откупорили бутылку вина и подкрепились стаканом портвейна.

Много мне рассказывал Михаил Иванович о лесном чудесном крае, о древностях, о… Восхищенный рассказами, [чувством] любви этого человека к своей родине, я сказал:

— Сколько вы сделали, вы у нас такой в этом единственный человек.

Михаил Иванович ответил:

— Ну, ну… вот еще, это не я, это край: край-то какой!

11 Мая. Опять вышел день по-мешанный: менялся ветер, являлись тучи рыжие и тучи синие, одни проходили, другие проливались, и вдруг как ни в чем не бывало солнце вызывало нас: «А ну-ка выходите, посмотрите, что стало в лесу, пока тучи менялись».

И мы почти не узнавали знакомых лужаек и перелесков: так все, правда, изменилось в зеленой одежде. Развертывается коровий напар.

Совершенно стихло к ночи, озеро долго цвело после заката: было все ровно золотое и с обычными своими на золотом белыми полосами.

Лягушки-турлушки всюду начали свои ночные трели.

12 Мая. Тихое роскошно-росистое зеленое утро. Плещется в зеленом свете радостно-победный крик иволги.

Ездили по Трубежу в город за провизией. На обратном пути через озеро белая бабочка села к нам в лодку, видно, очень утомленная перелетом через все озеро. Мы ее взяли, подбросили, она взвилась высоко над водой и полетела к нашему южному берегу. Потом видели мы перелет еще одной, другой… Вероятно, дыхание южного ветра, сухой нагорной нашей стороны вызывало их на большое путешествие за 7–8 верст.

На озере были очень большие, штук до 100, стаи свиязей, при нашем приближении они свистели по-своему и с очень сильным хлопаньем крыльев поднимались и перелетали дальше. У берега носились стаи турухтанов.

До 12 часов дня озеро было стеклянно-тихое и на небе не было ни одного облака. И так это осталось все тихо на весь день, и вечер, и ночь.

13 Мая. В четыре утра будит иволга, не могу спать! Выхожу как есть, босой, в одной рубашке, ставить себе самовар на крыльце, и ничего, тепло. А ведь по-старому еще Апрель не совсем кончился! Я иду, не стесняясь своим костюмом: комары по утрам не летают и людей нет совершенно. Тоска своим кулаком сжала мне сердце, но внимание к радости жизни не утомилось, а только глубже. Я догадываюсь о причине тоски: кто-нибудь из хороших людей не добром поминает меня, и за что? За то, что я не показываюсь к ним, забыл, а я никого не забываю, но только не могу ходить в гости и как-то по-ихнему поддерживать связь. Я появляюсь, когда мне хочется, вдруг привлекло к себе, и вдруг исчезаю. Это их возмущает… Но нет, едва ли это причина тоски…

Нужно же помнить, что радость весны — это ежегодный свой праздник по своей той, единственной весне; каждый год, благодаря новой весне, я… глубже понимаю ту свою весну, и вот, когда доходит до последнего, до счастья рая, вдруг все обрывается: дальше я не понимаю праздника и что самое ужасное: множество родившихся планов жизни, нового дела исчезает, как дым. Вот, вероятно, потому я и с людьми так: схватив в себя в человеке его весеннее, я вдруг обрываю, когда дело доходит до лета, до рая, и в гости потом не хочу, связь не поддерживаю. Я так обманул множество людей, и они никогда меня не поймут, поминать будут худо…

Что раз пришло в голову и вдруг забылось, то никогда не забудется совсем, непременно при случае вновь выплывает — ах! Вот мой сон: будто бы Ленин попал в рай, удивительно: Ленин в раю! Сел будто бы Ленин на камень, обложился материалами и стал в раю работать с утра до ночи над труднейшим вопросом, как бы этот рай сделать доступным и грешникам ада, осужденным на вечные муки.

Листья осины выходят из бурого цвета в обычный зеленый, но очень неровно: одно дерево стоит совершенно зеленое, а рядом другое бурое — почему это?

Черемуха в крепком цвету, и незаметно, чтобы начала облетать, а на акации кое-где уже показались желтые цветочки. Принесли ветку цветущей яблони. Лесничий сказал, будто бы глухари и тетерева уже две недели сидят на яйцах, и значит, через неделю выведут (совершенно невероятно). Однако ворона возле меня совсем близко криком кричала тем голосом, какой у нее бывает, когда молодые вылетают из гнезд и сидят где-нибудь на кустах дураками. Подозревая, нет ли уже молодых ворон, чтобы отметить себе это событие в ходе весны, я подошел к вороне поближе, и она не улетела, но кричала не от моего приближения, а сама по себе, и ей другая ворона отзывалась внизу горы далеко в кустарниках, кроме того, там, внизу, кружилось и кричало множество грачей, галок и сорок, иные сидели нелепо прямо на кустах орешника, как никогда не сидят эти птицы, как важно на елях, и в общем как будто судили кого или делили. А моя верхняя ворона, надрываясь, все звала и звала оттуда, и там ей иногда глухо отзывалась ворона. Вдруг оттуда, снизу, вырвалась судимая ворона, и вся масса грачей, галок и сорок взлетела вверх. Очевидно, на крик моей вороны нижняя летела с большой быстротой, и моя сорвалась с сука и помчалась с ней вместе в зеленое поле.

И я думаю, это был не вылет молодых, а, наверно, ворона хотела ограбить грачиное или галочье гнездо, была захвачена и судима.

Наш юноша, мельник Гремячего ключа, пришел в город весь в грязи: и руки грязные, и лицо, и рубашка, а рядом с ним шел настоящий рабочий, и совершенно чистый. Очевидно, мельник разыгрывает из себя трудящегося, и я думаю, даже не для карьеры, а просто по усердию.

Сергей Сергеич собирает целые ведра майских жуков, надеясь найти среди них одного с черненькой шейкой. Я выудил у него ценные мне сведения, что некоторые виды насекомых встречаются на определенных цветах, и так как цветы определяют пейзаж, то знать это насекомое очень мне полезно (усачи на сосновых бревнах, шмели на клевере…).

В 9 утра Веськовское стадо погрузилось в озеро и осталось там по брюхо в воде, дремлет и жует над тихой водой.

В краю, где не было революции, однако, незаметно произошла перемена в умах (человек в 50 лет сказал: «Если Бог не постоял за нас в это время, значит, его и нет». — «Отчего, — ответил печник, — он, может быть, и есть, да ему до нас все равно, как до комаров». — «Ну какой это Бог! тогда уж пусть будет лучше человек». — «Да и человек тоже, если поставить его на всю власть, то как же он может вникнуть в каждого, что кому нужно»).