Набат. Книга первая: Паутина - Михаил Шевердин

Грудь распирало Даниару, ему хотелось кричать и хохотать, в ярости сжимал он рукоятку камчи, но приходилось сдерживаться, и он только щерил свои желтые зубы и громко сопел.

Но вот и русские постройки.

Впереди едут рядышком Даниар и Гриневич, за ними бойцы и кавказцы. Видны уже ворота. По бокам их на дувале какие-то фигуры. Красноармейцы! Они наклонились над пулеметами! Наметанный глаз Гриневича мерит арык с краю дороги, низенькую полуобвалившуюся ограду за арыком.

— Черт возьми, почему они не стреляют? — бормочет он.

Треплет рука Гриневича шею коня, прыгает нервно рука.

Дрожит над домами хрустально прозрачный воздух.

— Пулеметы, огонь! — резко звучит команда Гриневича.

— Огонь! — вопит дико из-за дувала взлохмаченный Сухорученко.

Загрохотали, разрывая тишину, пулеметы.

— За мной! — командует Гриневич.

Вонзились шпоры в бока коней, взметнулись черные молнии над оградой.

— Держи, держи! — визжит Даниар. Но поздно. Вылетают кавказцы из седел, ползут кавказцы по каменистой холодной дороге, прижимаясь к земле от свистящих горячих пуль.

Из-за прикрытия Даниар разряжает свой маузер по мелькающим за дувалами буденовкам и скатывается в арык. Рвет шапку Даниар, царапает пятерней лицо, дергает с дикими воплями бороду.

Грохочут пулеметные очереди, стреляют винтовки.

Никакой «чашки чая», конечно, и не предполагалось, когда Усман Ходжаев посылал за Морозенко. Чуть-чуть побольше проницательности — и Морозенко не пришлось бы каяться. Начгар пребывал в состоянии весьма печальном, его попеременно бросало то в жар, то в холод, так как ему прямо сказали, в чем дело: «Жизнь твоя (Усман Ходжаев не удостаивал теперь Морозенко обращением на „вы“) и твоих красноармейцев сейчас тоньше волоса. Видишь, наконец Энвербей избавился от Ибрагима-вора и взял командование в свои руки. У него десять тысяч воинов с винтовками и пулеметами. Достаточно одному твоему ишаку оказать сопротивление, и крови потечет по арыкам столько, сколько ее не видели в городской бухарской бойне… Пиши всем приказ!» Ошеломленный Морозенко отлично знал, что десяти тысяч солдат ни у Усмана Ходжаева, ни у Энвербея нет, что все это бесстыдное вранье, и все же, выбитый окончательно из колеи появлением в Душанбе Энвера, собственноручно написал приказ сдавать оружие.

— А теперь пошире раздвинь уши и слушай ночь, — сказал Усман Ходжаев. — Один выстрел — и… Все зависит, есть большевистская дисциплина или нет. Хэ-хэ… Ну, а потом посмотрим, что мне делать с тобой и с твоими баранами…

— Но вы обещали жизнь, если я подчинюсь.

— Я ничего не обещал…

Еще накануне Али Риза получил из лагеря Ибрагима письмо от Энвербея. «Наступил час, — писал Энвер, — истребить большевиков. Выполните акцию тихо, без выстрела. Конокрад ничего не подозревает. Он не сможет вмешаться. Действуйте!»

Тотчас же Али Риза созвал офицеров бухарской армии и турок-военнопленных. Пригласили и Даниара, хотя к нему, как к человеку низкого происхождения, турки относились свысока. Посовещавшись, Али Риза пошел к Усману Ходжаеву и обо всем договорился. С наступлением темноты в крепости появился в сопровождении своих приближенных сам Энвер. Ошеломленный Усман Ходжаев и джадиды были крайне напуганы. С минуты на минуту они ждали, что в город ворвется сам Ибрагим со своей бандой. Совсем перепугался Усман Ходжаев, когда узнал, что во время бегства Энвера из ибрагимбековского лагеря была перебита вся охрана, приставленная к зятю халифа, Усман Ходжаев в панике приказал готовить лошадей и арбы, и больших трудов стоило турецким офицерам уговорить его не нарушать планов и начать переговоры с Морозенко. Тем временем Даниар приступил к разоружению красноармейских частей. Сначала все благоприятствовало даниаровцам. Одну роту третьего батальона застигли врасплох. Сонные, застывшие, больные малярией бойцы, узнав о приказе Морозенко, не оказали сопротивления. Отобрав винтовки, даниаровцы поскакали в расположение других частей. К утру Али Риза рассчитывал все закончить.

Усман Ходжаев не ложился спать. Али Риза руководил операцией, и непрерывно к нему прибывали его связные. Чем благоприятнее поступали сообщения, тем грубее и бесцеремоннее обращались бухарцы с начгаром Морозенко.

Когда прискакал Гриневич, Усман Ходжаев пережил немало неприятных минут. Правда, все обошлось как будто тихо и спокойно.

Ближе к рассвету явился турецкий офицер с распухшим, в синяках лицом. Оказывается, одна из рот не подчинилась, оказала сопротивление и ушла с оружием в руках в неизвестном направлении.

— И вы перенесли оскорбление, — взвизгнул Али Риза. — Где честь турецкого офицера?

Он вскочил и дал связному пощечину.

— Вас расстреляют перед строем.

— Успокойтесь, — встревоженно пробормотал Усман Ходжаев. — Честь? Достоинство? О чем вы болтаете? Куда они ушли? Почему вы их выпустили?

Он взглянул многозначительно на Али Ризу.

— Есть приказ не стрелять. Вы сами понимаете, нельзя стрелять, а они проложили дорогу прикладами. — Турок с болезненной гримасой коснулся лица. — И потом штыки… разве сабли годятся против штыков. Даниаровцы отступили.

— Я предупреждал вас, — многозначительно протянул Усман Ходжаев, поглядывая на Морозенко, по тот устало пожал плечами. Он отупел и не заметил, что его уже называют опять на «вы». Ему уже все было безразлично. Он даже перестал переживать…

Медленно, ужасно медленно тянется зимняя душанбинская ночь.

— Шляпы! — сказал Гриневич, собрав на военный совет командиров разоруженных частей. — Начгар арестован. Сухорученко хорош. Все кричал на всех: «Глиста в обмороке!» А сам распустил сопли. Я принимаю командование на себя. Возражений нет?

Все сидели понуро, уставившись на носки своих покрытых грязью сапог. Сухорученко ерошил пятерней свои встрепанные вихры.

— Выдать шляпам бойцам винтовки из запаса. Оправдают доверие в бою — хорошо, не оправдают — к стенке. И выдать по пяти обойм. Приказ напишу потом. Слушать мою команду. Патроны беречь. Все! По местам.

Красноармейцы повеселели. В дувалах повсюду прокопали клинками и штыками бойницы, постелили на грязь солому, шипели.

— Устроились с удобством, — усмехнулся Гриневич, — только долго здесь отлеживать бока нет смысла.

— Что, наступать будем? — глухо спросил Сухорученко.

После изрядной взбучки Гриневич поставил его на самый ответственный участок.

И когда Сухорученко пошел на свое место, не сгибаясь под повизгивающими пулями противника, Гриневич только пожал плечами.