Таганский дневник. Кн. 1 - Валерий Золотухин

Не успели мы вернуться оплеванными к машине, новый подарочек — сперли зеркало с машины. Вырвали с мясом. И будто мы сразу в чем-то виноваты, и машину жалко… как живую… Будто из тела вырвали…

Сейчас идет «Добрый». У Высоцкого берут интервью.

Вчера мы летали с Володей в Ленинград, перед отлетом зашли в театр к шефу, только что прибывшему. На аэродроме мы разминулись с ним.

— Здравствуй, Володя. А это суперзвезда за тобой идет?

— Почему супер? Он просто — звезда.

— Ну, как поживает «Дурь»[126] — не твоя дурь, твоя дурь, я знаю, как поживает, а нилинская «Дурь»?

Вечером вернулись поздно и беседовали с шефом. Все об Англии, о репертуаре, а о моем деле только в конце, и пока ничего конкретного. Меня беспокоит «Мать». Без замены мне кранты. Да не может быть и речи об этом, улечу и все.

Рига.

Вести ужасные. Володя сбежал из больницы, вшивку делать не стал. Шеф намучился с ним в самолете…

Володя такое мне про меня наговорил, про мою прозу… Сравнивал мои некоторые страницы (даже писать стыдно) с Достоевским…

— На смерти Шатова я не плакал, а на твоих некоторых страницах вскакивал и ходил по комнате, не мог читать, комок застревал и не проглотить… Но «Фомин» уже другое. Это профессиональнее, но слабее… Надо тебе писать, как семь лет назад… Знаешь, я отчего запил — от зависти! Как ты успеваешь: столько играть, сниматься, запивать иногда и так писать? Откуда ты слова такие достаешь? Я нигде, ни в одной своей вещи не приблизился до того, что ты пишешь… Ванька Дыховичный пришел, я читал, я сказал Ваньке: «По-моему, у нас есть совсем рядом потрясающий писатель». Пиши, работай над словом, Валерик! У нас никто уже не может делать такое…

Дыховичный страхи рассказывает про Володю. Ударил себя ножом. Кое-как его Иван скрутил, отобрал нож. «Дайте мне умереть!» Потом все время просил выпить… Никто не едет. Врач вшивать отказывается: «Он не хочет лечиться, в любое время может выпить — и смертельный исход. А мне — тюрьма». Шеф сказал, что он освободил его от работы в театре.

В самом деле, нет минутки свободной. Ввожу на свои роли молодежь. Не знаю, чего у меня вытанцуется. Друг сильно тоже мне подкузьмил, но лишь бы жив остался и вышел бы поскорее из пике… а там разберемся.

Володя снова в больнице. Кажется, соглашается на вшивку. Марина не приехала все еще. А мне сдается, он рвать с ней хочет. Что-то про свободу он толковал. Раньше, дескать, она именно давала ее. А теперь вот именно она и забирает ее.

Меня обменяли, как Пауэрса, на Володю. «Даешь Высоцкого — лети. Не даешь — играй „Антимиры“».

Володя прилетел. Он сделал вшивку. Чувствует неважно себя, но теперь это не имеет значения: играть он обещал. Благодарил меня за наставления, как с шефом беседу вести.

— Приходи, — говорю, — и ничего не говори. Стой и молчи. Он все знает, он все тебе скажет сам. А что он скажет, тебе известно давно. Что ты обманул… Разве можно верить «ребенку»? А ты «ребенок», хватающийся за игрушку; дай конфетку — тогда сделаю уроки. Что ты не прошел «медные трубы», что ты от всего отказываешься. Что кто ты такой, дескать, сочинил несколько приличных песен… и т. д. и т. п. Слушай, соглашайся и молчи.

«Пушкин» 21-го. Любимов выпорол меня перед всеми:

— Если бы вас записать на видеозапись и показать вам, вы бы очень расстроились. Вы каждое слово стали играть, раскрашивать. Я за вами не замечал этого никогда… Вам действительно не хватало полотенца через руку — и официант… И ногти грызли чересчур… позировали… Вы стали кокетничать, этаким фертом выскакивать. Вдумайтесь, какого человека вы играете, какого ранга. Люди такого ранга… посмотрите, вспомните, как они ведут себя… Что на вас действует? Ваше благополучие, ваша популярность? У Высоцкого иногда это проявляется, и он становится этаким… Но потом пьянство его собьет, он увидит, что от него все отворачиваются, что никому не интересно возиться с ним — он начинает задумываться… Не подумайте, что я разговариваю с вами так жестко из-за наших с вами взаимоотношений, нет…

Меня очень радует, что Володя играл вчера спектакль и все нормально… И шеф не метал стрелы по поводу моего отсутствия.

С 1 по 15 января Любимов начинает репетиции («Живого») каждый день, и ни с одной репетиции он меня, уже несколько раз предупреждал, не отпустит. Неужели это случится, и группа вынуждена будет стоять? Что будет со мной, с Хейфицем на старости лет?!

И опять меня может выручить Высоцкий. Если он ляжет в больницу с ногой — у него порвана связка на ноге. А может, он и сыграет такого хромого… Володьку это точно заинтересует. Бывший муж Марины играл точно с такой ногой «Парижские тайны».

Сегодня худсовет по «Ремням»… Либо мы свихнулись с Высоцким, либо что-то происходит необъяснимое. Ведь людям нравится? Эта мешанина, это прикрытие из военных книг… При чем тут: «Двадцать миллионов погибло, чтобы мы жили достойно…»? Фальсификация… Это очень жаль. Много стыдного в спектакле, пережеванного десятки раз, прошлого… Самолет, самолет…[127] Ну и что — будет он разбиваться или не будет?.. При чем тут? Мальчики играют. Антипов просто баба какая-то… Две были приличные роли: Инженер и Начальник — так и их не стало… Но людям нравится, а шеф кричит, что он «не позволит Покаржевскому[128]…» и т. д. «Этот тип меня не интересует, так и запишите». Ну перед кем он все это устраивает, кому… для посторонних?..

1975

Проносятся дни и ничего утешительного не приносят. Высоцкий: «Еще ты будешь грустить — играешь такую роль[129]…» А игра не приносит мне радости, не успеваю я поиграть.

В театре дела хреновые. Спектакль не приняли, и в который раз сегодня будет смотреть его соединенное начальство. Высоцкий мотается туда-сюда самолетами, «Стрелой». Успевает еще записаться на студии хроники и т. д. Сумасшедший человек

Ленинград.

И опять, и опять отель. Ехали с Высоцким. А ему нравится моя глава «Ларионыч»[130], и он говорит, что Шацкая не права. Но я-то знаю, что она права.

Мне минская студия предлагает заманчивую историю, совместно с болгарами. Роль очень хорошая, бумбарашевая. Апрель — май, Болгария безвыездно. Высоцкий говорит: «Нечего думать, соглашайся… Что театр… тебе в этом сезоне… ни черта…»

Повесился Шпаликов. Отчего?