Затерявшиеся во времени - Саймон Кларк

Рот Сэма пересох. Никогда в жизни ему еще не приходилось видеть умирающего ребенка. Лестничная площадка, на которую они поднялись, показалась ему заполненной густым туманом. Он понял, что напуган до мозга костей. Он боялся взглянуть на умирающее дитя, он страшился вида родителей, чьи сердца рвались в клочья от горя.

Сэм взглянул на Зиту. Она по-прежнему прижимала к груди кейс с лекарствами, а ее глаза в густом сумраке казались огромными.

Путь от лестничной площадки до закрытой двери показался ему бесконечным. Он длился и длился. Это было мрачное, странное путешествие. Никогда за всю свою жизнь Сэм не испытал ничего подобного. Даже когда молния сбросила его с дерева и убила его друзей.

Но тогда он вообще ничего не чувствовал из-за физического и эмоционального шока.

А сейчас все нервы стали такими чувствительными, что долго переносить их обнаженность стало невыносимо. В ноздрях стоял запах лаванды. Слух царапал даже легкий шелест ног по натертому воском паркету. Даже в густом сумраке зрение показывало ему отдельные пылинки, высвеченные тонкими солнечными лучиками, проходящими через микроскопические дырочки в тяжелых бархатных шторах.

Женщина открыла дверь.

Сэм облизал пересохшие губы.

Вот оно. И нет пути для отступления.

2

Благодаря опущенным портьерам детская спальня была погружена в глубокий сумрак.

Первое, что услышал Сэм, было тихое потрескивание, будто кто-то крепко сжимал в руке плотную коричневую оберточную бумагу. Только потом он услышал слабый непрерывный стон ребенка, которому очень плохо.

Сэм думал, что он готов к тому, что ему предстоит увидеть. Действительность обернулась потрясением.

Крошечное личико, погребенное среди постельного белья. Маленькие кулачки, судорожно сжимающие верхнюю кромку простыни. В этом судорожном усилии была какая-то опустошенная обреченность. Как будто ручки пытались остановить напор простыни, скользящей вверх, чтобы закрыть личико и погасить оставшийся небольшой запас жизни.

И, о Господи, какое же серое личико! Невероятно серое. Цвета мокрой замазки. Завиток каштановых волос прилип к влажному лбу, чья смертная белизна лишь подчеркивает серый тон остального личика.

Глаза ребенка наполовину прикрыты веками, зрачки неотступно глядят в какую-то точку над окном, как будто силятся рассмотреть там что-то. Похрустывание в его горле становится все громче и громче. Ребенок пытается выкашлять мокроту, но у него слишком мало сил для этого. Грудь под одеялом едва колышется, тяжелое дыхание на миг прерывается, а затем снова восстанавливаются слабые и неглубокие судорожные вздохи.

Сэм остановился, чувствуя себя так, будто только что получил сильнейший удар в солнечное сплетение. Ему почудилось, что на какое-то время прекратилось биение пульса на шее. Потом кровь снова застучала неровными и невероятно громкими ударами.

А потом пришло понимание ненужности их грубого вторжения в эту смерть. Это вторжение вызвано лишь его самоуверенностью и эгоизмом. Им с Зитой тут не место. У них нет права быть здесь.

Судя по голосу, Томас отлично владел собой. Он сказал тихим, низким, спокойным голосом:

– Доктор Гольдман!

Доктор поднял глаза. Пожилой человек с темными вьющимися волосами и печальным взглядом. В нем не было ничего, кроме бесконечной тоски.

– А, преподобный, – отозвался он тихо, будто боялся разбудить малыша. – Рад вас видеть. Очень рад. – Доктор перевел глаза на молодого человека и женщину, сидевших по другую сторону постели на стульях с прямыми спинками. Сэм понял, что это отец и мать умирающего. Оба наклонились к постели и смотрели на свое дитя с таким напряжением, что Сэм понял – они передают ему свои силы, свою волю к жизни. Он даже заметил, что мать время от времени делает такие глубокие вдохи, как будто пытается дышать за двоих.

Нежно, с участием, которое вызвало у Сэма пробежавшую по спине дрожь, Томас опустил руки на плечи родителей. Затем стал им что-то говорить – тихо, почти шепотом.

Зита стояла точно статуя, не шевеля ни единой мышцей.

О Боже!Такое Сэм уже видел когда-то на картинах старых мастеров. Сцена смерти ребенка. Родители, сидящие по одну сторону постели, доктор – по другую. Его усталое лицо выражает печаль и растерянность из-за невозможности оказать ребенку хоть какую-нибудь помощь. И сам ребенок, безмолвно идущий к близкой смерти.

Сэму показалось, что он слышит мерные удары молотка гробовщика, забивающие гвозди в доски гроба. Слышит, как царапает гравий лопата могильщика, вырывая узкую, абсурдно маленькую могилку в земле кладбища.

И снова Сэм ощутил уверенность, что они с Зитой здесь лишь безобразные чужаки. Они насильно ворвались туда, где не нужны и чужды. Он снова взглянул на серое личико. Невозможно серое. Казалось, весь серый цвет, существующий в мире, собрался здесь в концентрированном виде.

А полуприкрытые глаза ребенка все еще не отрывались от крошечного мысика обоев, оторвавшегося от стены над оконной шторой.

В этот момент отец ребенка повернулся к Сэму и Зите. Это был совсем молодой человек, еще недавно – мальчик. Но глаза за стеклами очков – очень старые.

– Достопочтенный сказал мне, что вы приехали сюда, чтобы попытаться помочь Гарри. Я вам очень признателен. – Он говорил тихо, еле слышно. – Поверьте мне, это правда. Но...

Сэм превратился в глыбу льда.

– Доктор Гольдман уже сделал все, что можно было сделать. И малыш боролся изо всех сил. И последние дни его страшно измучили. Мы думаем, что он заслужил право отойти с миром.

Сэм ответил мягко, почти нежно:

– Мы не потревожим его. Не причиним ему боли. Мы только сделаем ему инъекцию, которая...

Мужчина покачал головой.

– Спасибо вам за ваше участие. Но нет... Мы хотим, чтобы он ушел без мучений... Поймите, наша собственная плоть и кровь не выдержат вида его мук...

Сэм хотел сказать еще что-то, но поймал взгляд Зиты. Она слегка качнула головой. Нет,как бы говорила она, пусть будет так.

Сэм поклонился мужчине. Он хотел высказать и мужу, и жене свои соображения, но что он мог сказать такого, что не прозвучало бы в этих стенах грубостью и даже оскорблением?

Сэм и Зита, пятясь, вышли из комнаты, оставив доктора смотреть в лицо умирающего малыша, а родителей – помогать ему дышать последние минуты. Достопочтенный Томас Хатер по-прежнему стоял за стульями родителей, положив им руки на плечи.

Уже через несколько секунд Зита и Сэм оказались на улице в лучах яркого полуденного солнца.

Сэм чувствовал себя так, как если бы его сначала долго жевали, а потом выплюнули – и все это за какие-нибудь несколько минут.