Отец мой шахтер (сборник) - Валерий Залотуха

– Мурга![21] – кинул ему вслед Иван.

Матрос остановился, вернулся, протянул папироску.

– Так бы сразу и говорил, – сказал он понимающе.

Глядя ему вслед, Новик вытащил спичечный коробок и не обнаружил в нем ни одной спички.

– Товарищ, огоньку не найдется? – обратился он к невысокому сутуловатому человеку в сапогах, шинели без знаков отличия и форменной фуражке.

Незнакомец зажег спичку.

– Шашка у тебя хорошая, – сказал он, когда Новик прикуривал.

– Не шашка, а сабля, – поправил Иван и глянул удивленно на незнакомца.

Тот уже уходил. Иван догнал его, схватил за плечо.

– Постой! Ты же Ленин!

– Сталин, – ответил прохожий.

– Тьфу ты, – улыбнулся Новик, – я и хотел сказать. Это я потому перепутал, что в Индии ты у нас за Ленина идешь. Слушай, так ты же мне и нужен! Целый день по Кремлю вашему хожу как дурак. Ленин болеет, Троцкий в командировке, а ты вообще неизвестно где. Новиков моя фамилия, комдив Новиков. Из Индии я…

– Из Индии? – удивленно спросил Сталин.

– Из нее, матушки, – подтвердил со вздохом Иван.

Новик сидел за кухонным столом босой, с удовольствием шевелил пальцами ног и посматривал на стоящего у плиты Сталина.

– А я с утра еще на улицу Арбат ходил бабулю брускинскую проведать, – рассказывал он, заполняя паузу перед близкой выпивкой: на столе уже стояла бутылка коньяка. – Арбат, двенадцать, квартира сорок четыре, три звонка, мне Брускин прямо вдолбил в голову. Звоню три звонка… Выходит деваха кровь с молоком. Ну, думаю, ай да комиссар, шутник. «Здравствуй, говорю, Дора Соломоновна». А она говорит: «Я не Дора Соломоновна, я Катя Пирожкова, а Дора Соломоновна уже полтора года как…» – Новик свистнул. – Окочурилась бабуля. Оно бы ладно, но как я Брускину про это скажу? Он ее знаешь как любит… Так людей не любят, не… Лошадей так любят. Да собак еще иногда…

Сталин поставил на стол сковороду с жареной картошкой, налил по половинке стакана коньяка и, глянув на Новика с пытливым интересом, спросил:

– Слушай, а ты всех на ты называешь?

– Всех, – кивнул Новик. – Царя и того… Да я без зла, само так выходит…

– Царя? – не поверил Сталин.

Новик не обиделся.

– Третьего Георгия я в Галиции получал. И он туда приехал, вручать. Не мне одному, конечно, много нас было. И он каждому по Георгию вручил, по четвертному дал и трижды каждого в усы поцеловал. Подходит мой черед. Я на него зенки пялю. Он говорит: «Чего так смотришь, казак?» А я говорю: «Похож». Он говорит: «На кого?» Я говорю: «Живет у нас в деревне один мужик, все говорили – похож на тебя». А генералы рядом стоят – аж позеленели, как индийские лягухи! А царь спрашивает: «Ну и что, похож?» Я говорю: «Вылитый наш сапожник Матвей Фролов!»

– А он? – Сталина эта история очень заинтересовала.

– А он чего? Засмеялся, дал мне Георгия, ассигнацию, поцеловал и дальше двинул…

– Давай выпьем за Индию, – предложил Сталин.

– За Индию… – Новик подумал и согласился. – За Индию…

Они чокнулись, выпили, склонились над сковородой.

– Картошечка – хорошо… – одобрил Иван. – Там тоже есть, батат называется. Я не люблю – сладкая. Вроде как наша подмороженная.

– Ну а народ как там?

– Народ? Да теленок он, а не народ! Есть, правда, там сикхи, эти ребята боевые, по мне, а так – слишком добрые, слишком… И верующие до ужаса. Тридцать три миллиона богов, и каждому молятся.

– Тридцать три миллиона? – Сталин покачал головой.

– Тридцать три миллиона, – подтвердил Новик. – Вот и поговори с ним, с индусом… Ты ему про Будду, он тебе про Шиву, ты ему про Вишну, он тебе про Кришну!

– У нас легче… – задумчиво сказал Сталин.

– Намного, – согласился Иван.

– А англичане как? – с интересом спросил Сталин.

Новик мотнул головой.

– За жизнь свою трясутся! Чуть что: «Я подданный английской королевы!»

– А ты?

Иван улыбнулся.

– Тут уж рубишь и знаешь, кого рубишь.

Сталин засмеялся. Было видно, что Новик ему нравится.

– Но народ культурный, англичане, тут ничего не скажешь, – продолжил Новик про англичан.

Но Сталин не захотел больше про них слушать, налил по полному стакану коньяка.

– Слушай, у тебя кличка есть?

– Новик… – пожал плечами Иван.

– А я Коба. Зови меня так.

– Как? – нахмурился Новик, и рука его сама потянулась к сабле.

– Коба.

– А я подумал – кобра. А то я этих гадов… Давай, Коба.

– Давай, Новик.

Они чокнулись и выпили.

– Ну а Ленин как? – спросил Иван.

Сталин опустил голову и ответил глухо:

– Плохо Ленин. Все время без сознания. А когда в сознании – не узнает. Меня Троцким называет.

– А Троцкого – Сталиным?

– Нет, про него вообще Зиновьев говорит. Не будет Ленина, ничего не будет. Индия советской тоже не будет. Вот так, Новик.

– А врачи что говорят?

– Что они понимают…

Новик вдруг хлопнул себя по колену.

– Эх, к нам бы в Индию Ильича! Есть у меня одна знакомая колдунья, она не то что больного, она мертвого подымет! Ты мне не веришь, Коба! – нахмурился Иван.

– Верю, верю… – улыбнулся Сталин. – Давай лучше музыку послушаем, – предложил он, покрутил стоящую на подоконнике ручку граммофона, опустил иглу на пластинку.

Зазвучал марш из «Аиды». И с Иваном случилось вдруг то же, что случилось однажды в гостях у англичанки: он поднялся, вытянулся, набычился и пошел, пошел кругами по кухне. Несколько секунд Сталин смотрел на него, но вдруг тоже вскочил, встал впереди Ивана и, выбрасывая вперед царскую длань, повел его за собой. При этом они выкрикивали какие-то слова, может быть даже – древнеегипетские…

И вторая бутылка была пуста. Иван уперся локтем в стол, а лбом в ладонь и думал, думал… Сталин поставил на стол третью бутылку коньяка.

– Ты что, напился? – с удивлением спросил он.

Иван не отвечал.

– Новик!.. – позвал Сталин и покачал головой. – Не умеете вы в Индии пить.

Новик поднял на Сталина неожиданно трезвые глаза и тихо сообщил:

– Коба, я придумал…

Москва. Гостиница «Националь».

1 февраля 1923 года

В огромной комнате с высокими потолками с лепниной и росписями стояли штук сорок железных коек. На одной из стен висел длинный кумач, на котором было заявлено: «Мы боремся за звание лучшего номера гостиницы». На койках спали, лежали, сидели, курили, сушили портянки, просматривали одежные швы гостиничные постояльцы.

У стены расположились Иван и Шишкин. Шишкин был простужен, он сидел на кровати, скрестив ноги и накинув на голову суконное одеяло, хлюпал носом, собирался чихать и говорил шепотом. Новик курил, щурил глаза, глядя испытующе на Шишкина.

– Вы не поверите, Иван Васильевич, мы в этом номере с папашей однажды останавливались. Он еще скандал устроил: не привык, говорит, жить в такой тесноте. А вы знаете, я спросил сегодня у метрдотеля, он теперь называется… начпопрож… Так вот я у него спросил, что будет, если наш номер станет лучшим в гостинице. Знаете, что он ответил? «Прибавят коек»!

Шишкин ждал реакции Новика, а Новик все курил и смотрел на Шишкина.

– Отправился я сегодня к «Яру», – продолжал Шишкин, – а там вывеска: «Центробум». Думаю: чем им «Яр» не нравился? Хорошее русское слово… Захожу… Едой не пахнет! Все сидят, на счетах считают. Подошел ко мне один, спрашивает: «Что нужно, товарищ?» Чарку водки, говорю, чистяковской и нежинский огурчик. Пошутил, Иван Васильевич, от обиды пошутил. Так меня чуть не арестовали!

Новик молчал.

– А эта погода? Я понимаю, если очень захотеть и постараться, можно все испортить. Но как им удалось испортить погоду?! Никогда в России не было таких зим! Иван Васильевич, давайте-ка собираться в обратный путь! В родную басурманию! – И Шишкин громко чихнул. – Вот! Правильно! – воскликнул он удовлетворенно.

– Шишкин, – Новик был как никогда серьезен, – скажи, ты мне друг?

Шишкин взволновался.

– Иван Васильевич, я бы считал за честь… Вы спасли мне жизнь! А что я должен сделать, Иван Васильевич?

Пристально и недоверчиво Сталин всматривался в лицо Шишкина так, что тот даже смутился и перестал хлюпать носом.

– Ну как, похож? – нетерпеливым шепотом спросил Новик.

Сталин опустил глаза, принимая решение, но так его и не принял.

– Пусть Троцкий смотрит, – буркнул он и повел Новика и Шишкина за собой по длинному коридору.

– Кто это? – на ходу спросил Шишкин.

– Сталин.

Шишкин скорчил недоуменную рожу.

Сталин открыл небольшую дверь и пропустил Новика и Шишкина вперед себя. Они оказались за кулисами какой-то сцены. На трибуне стоял Троцкий.

– Последствия нашего поражения в Польше не так страшны, – говорил он, как всегда, страстно и убедительно. – Последствия военные не означают последствий для Коммунистического Интернационала. Под шумок войны Коминтерн выковал оружие и отточил его так, что господа империалисты его не сломают…