Охотники за курганами - Владимир Николаевич Дегтярев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Далее перечислялись все кредиторы Императрицы и сознание в том, что тайные лица из Ордена иезуитов, проживающие в столице Санкт- Петербург количеством двести человек, под разными угрозами раскрытия темных дел выманивали расписки Екатерины у ее близких и приближенных лиц.
Главою же иезуитов в столице империи барон Бронштейн, подвергнутый порке двумя кнутобойцами «на утопляющемся до половины тела человеца в подвал специальном кресле», назвал аглицкого купеческого старшину Георга Честерского.
«С ним в тесных сношениях состоит граф Панин, что неоднократно было замечено дозорными человеками из числа Государевых тайных служащих».
Об Императоре Иоанне, как и следовало из мыслей Екатерины Алексеевны, барон смолчал. Ладно…
В ответном указании Шишковскому Императрица велела никаких бумаг о пребывании барона Бронштейна в тайном пыточном зале не писать, иудея отпустить с доставкой прямо в кабинет Императрицы.
После чего Императрица велела подать ей в особую комнату «для ближних» обед, позвала туда Марью Перекусихину, для кумпании, с аппетитом откушала томленной на поду русской печи курицы и холодного страсбургского гусиного паштета. Под иноземный паштет наглядно выпила малость русской водки.
А вернувшись в кабинет, застала там, при офицерском карауле, барона Бронштейна.
Подмигнув офицерам, когда барон изо всей учтивости отказался присесть, Екатерина Алексеевна лично растопила камин пачкой своих долговых расписок, лежавших на столе. В истерике боли на филейной части барон и не приметил, что некоторых бумаг, в частности бумаг графа Панина, среди сгоревших в камине — не имелось. После чего офицеры конвоя были Императрицей отпущены служить далее, а барон Бронштейн, поохивая, письменно дал Екатерине Алексеевне согласие на личную им, менялой, передачу графу Панину из своих средств, но как бы от имени Императрицы миллиона рублей без предательского объяснения — почему?
— Передашь деньги не позднее утра пятницы, — улыбаясь, приказала Императрица. — И после того — никуда не ехай. Живи у нас. Женишься. Невесту мы тебе приспособим хорошую, из высокочтимых семей. Будет у тебя филе арбайт, филе, филе арбайт.
Барон схватился за платок. Приказ Императрицы означал для него жизнь, по сути, в тюрьме, под постоянным надзором. До гроба.
Ломая боль, барон Бронштейн упал на колени:
— Великая Государыня! Пощади!
Императрица вдруг пнула атласной туфлей в плечо банкира. Тот завалился на пол.
— А меня, сволочь, ты пощадил бы? Нет? Пошел прочь, мерин обрезанный!
Оставшись одна, Екатерина Алексеевна вдруг повторила пинок туфлей — по креслу. Пальцам стало больно. Так пинали своих холуев русские большие люди. И ей, стало быть, сие делать не зазорно.
Только вот икону надо бы прикрыть.
Сочувствующий взгляд Николая Чудотворца скрылся за занавеской.
Глава 31
Граф Панин, в первую пятницу сентября получивший негаданно от барона Бронштейна двести листов ценных бумаг голландского займа на миллион рублей с лестными словами благодарности, будто бы переданными Катькой, сначала стал искать неладное в сем факте. Но тут же, от того же барона Бронштейна, граф первым в Российской империи получил известие о смерти императора Франца, потомка володетелей великой Римской империи германской нации, сиречь — теперь Австрии. Вроде возрадованный двумя такими благостными событиями, первый министр двора все утро ходил по дому. Ради шумства пинал ногами подвернувшихся холопов и задирал подолы кухонным бабам. Хохотал. По красной роже графа холопы присудили, что граф пьян от водки и от нечаянной тайной радости.
Растеклись графские люди по закоулкам, затинились. От графовой радости можно было попасть в скотники, али в дальние вотчины, в тягловые работники. Такое счастье кому надобно?
Потом, осадив водку темным аглицким элем и прояснив голову, граф Панин стал догадываться, отчего так внезапно и без оговорства Катька могла передать иностранных ценных бумаг на миллион рублей не из рук в руки, а через изворотливого и опасного иудейского менялу.
Он пил эль прямо в холодном подвале, и не только холод земли и пива стал пробираться ему за пазухи. Видать по всему, иезуиты промахнулись. И промах пробил огромную брешь в их крепко выстроенном атакующем клине.
Возможно, удар пришел как раз по острию клина. А раз так, то и ему может воспоследовать удар. Вроде канцелярии Шишковского и Петропавловской крепости… Катька… откуда только прознала? Довольно быстро обучилась русской способности бить с носка, не жалея и самого доверенного лица… Вот Панин, желая угодить, нашел было в московском гарнизоне огромного, собой приглядного детину, званием капитан, и доставил Катьке на фаворную утеху. И что? Через неделю исчез капитан, и куда исчез — неведомо. В войсковой росписи его нет, в дворянской — тем паче. Убили его, что ли? Может, не то слово молвил? А Катька — что? Как ни в чем не бывало, однажды только махнула платком по лицу Панина, будто пот ему утирая, и при всех бальных присутствующих сказала: «Ах, граф, оставьте вы капитанские шуточки.Не падайте до сих званиев!»… Ведьма подлая. Вот ведь, точно так, неожиданно подлыми ударами, особливо — денежными — сбили с ног великого и удачливого, и тоже первого министра двора — князя Меншикова и сгноили в Березове. Неужли и ему, графу Панину, такое прописано? Уже прописано?
Надобно биться!
Граф кое-как поднялся из подпола, докричался мажордома, при нем криво написал писюльку своему воспитаннику — Павлу, Катькиному сыну, наследнику Российского трона. В той писюльке велел ему, чтобы к вечеру надел черный камзольчик и черную шляпу.
Мажордом сам побежал на конюшню — отправлять гонца в дворцовые покои русского принца, с наказом, чтобы тот принял цидулю в личные руки. А уж потом — распорядился бы секретно и срочно про шитье черного
