Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Важнейшее из искусств - Андрей Чертков

Это я их так понял, а Староста управлялся с народом словом «надо». Хватало.

Колченог сидит дома, понял я, подходя к его дому.

Колченог, конечно, сидел дома и массировал ногу.

— Садись, — сказал он мне приветливо. — Вот тут я мягкой травки постелил для гостей. Уходишь, говорят?

Опять, подумал я, опять все сначала. Так было вчера, так было позавчера. Неужели так будет завтра и послезавтра? Опять он меня заговаривает, а я опять слушаю. Что мне остается. Если я чужой не только в деревне, но и в лесу. Даже они, здесь рожденные, редко уходят в лес поодиночке. Ну разве что на Выселки, которые неподалеку. Между деревнями сильны родственные связи — женихи и невесты, соединяясь, поселяются то там, то тут. Даже я один раз сам до Выселок дошел, хотя уже на входе в ту деревню Нава меня нагнала и сильно выговаривала за то, что ее не предупредил об уходе. Я признал свою вину. Но нашел там двоих мужиков, которые обещали показать мне дорогу в Город, хотя на них такая же надежда, как на наших, — говорить горазды, а до Города только языком ходят. И я между ними.

— А когда уходишь? — продолжил общение Колченог.

— Да как мы с тобой договаривались. Если бы ты со мной пошел, то хоть послезавтра. А теперь придется искать другого человека, который знает лес. Ты ведь, я вижу, идти не хочешь.

Колченог осторожно вытянул ногу и сказал вразумляюще (он постоянно меня вразумлял, видимо чувствуя ответственность за бестолкового спасенного, да и некого ему было вразумлять, после того как дочку воры украли. Жена умом после этого тронулась, ее теперь не вразумишь. Да и ни к чему это делать — в здравом уме такое матери пережить трудно):

— Как от меня выйдешь, поворачивай налево и ступай до самого поля. По полю — мимо двух камней, сразу увидишь дорогу, она мало заросла, потому что там валуны. По этой дороге две деревни пройдешь, одна пустая, грибная, грибами она поросла, так там не живут, а в другой живут чудаки, через них два раза синяя трава проходила, с тех пор там болеют, и заговаривать с ними не надо, все равно они ничего не понимают, память у них как бы отшибло. А за той чудаковой деревней по правую руку и будет тебе твоя Глиняная поляна. И никаких тебе провожатых не надо, сам спокойненько дойдешь и не вспотеешь.

— До Глиняной поляны мы дойдем, — согласился я, призывая на помощь все свое терпение; этот маршрут до Глиняной поляны, куда мне ни на хвощ, ни на мох, ни на папоротник не надо, я изучил уже наизусть и давно. — А вот дальше как? Куда дальше? Через болото, где раньше озера были? Помнишь, ты про каменную дорогу рассказывал?..

— Это про какую же дорогу? До Глиняной поляны? Так я же тебе втолковываю: поверни налево, иди до поля, до двух камней…

— До Глиняной поляны я дорогу теперь знаю. Мы дойдем. С закрытыми глазами дойдем. Но мне нужно дальше, ты же знаешь. Мне необходимо добраться до Города, а ты обещал показать дорогу.

— Да ты в своем уме, Молчун?! — возмутился Колченог. — Кто ж по лесу с закрытыми глазами ходит?! Ты закрыл глаза, а тут на тебя крокодил, к примеру, из болота!.. Они страсть как любят тех, кто с закрытыми глазами ходит… Нет, Молчун, если ты пойдешь на Глиняную поляну, то иди-ка с открытыми глазами. Тоже мне удумал! Похоже, все-таки голова у тебя неправильно приросла…

— Мне в Город надо, Колченог! — терпеливо повторил я. — Дорогу до Го-ро-да мне надо…

Сейчас он опять пойдет по кругу, понял я, пока у меня голова не закружится и я окончательно не перестану соображать.

— До Го-о-орода!.. Вот ты куда нацелился. Помню, помню… Так до Города, Молчун, не дойти. До Глиняной поляны, например, это просто: мимо двух камней, через грибную деревню, через чудаковую деревню, а там по правую руку и будет тебе Глиняная поляна…

Ух! Завизжало в голове, будто кабанчика режут: «И-и-и-и!..» Только бы не упасть…

— Или, скажем, до Тростников, — продолжал Колченог, как ни в чем не бывало. — Тут уж поворачивай от меня направо, через редколесье, мимо Хлебной лужи, а там все время за солнцем. Куда солнце, туда и ты. Трое суток идти, но если тебе уж так надо — пойдем.

Я не понял, почему до Тростников трое суток идти надо, когда мы туда ходили за день, но, может, он другие Тростники имел в виду? Мало ли в лесу Тростников — куда ни плюнь, болота да тростники. Но выяснять не стал, себе дороже — начнет объяснять, мы до Города и языком не доберемся.

— Мы там горшки добывали раньше, пока здесь свои не рассадили, — старательно объяснял Колченог. — Тростники я знаю хорошо. Ты бы так и говорил, что до Тростников. Тогда и до послезавтра ждать нечего, завтра утром и выйдем, и еды нам с собой брать не надо, раз там Хлебная лужа… Ты, Молчун, говоришь больно коротко: только начнешь к тебе прислушиваться, а ты уже и рот закрыл. А в Тростники пойдем. Завтра утром и пойдем…

«Кандид — спокойно! Молчун — спокойно!» — уговаривал я себя. Все-таки я стал про себя называть себя Кандидом — коли уж память вернула мне это имя, надо им пользоваться, — может, и остальное вернется за именем? Что-то пока не торопится…

— Понимаешь, Колченог, мне не надо в Тростники. В Тростники мне не надо. Не надо мне в Тростники, — принялся я вбивать свою цель в его сознание, а Колченог внимательно слушал и кивал. — А надо мне в Город. Мы с тобой уже давно об этом говорим. Я тебе вчера говорил, что мне надо в Город. Позавчера говорил, что мне надо в Город. Неделю назад говорил, что мне надо в Город. Ты сказал, что знаешь до Города дорогу. Это ты вчера сказал. И позавчера говорил, что знаешь до Города дорогу. Не до Тростников, а до Города. Мне не надо в Тростники. («Только бы не сбиться! Может быть, я все время сбиваюсь. Не Тростники, а Город. Город, а не Тростники».) Город, а не Тростники, — повторил я вслух. — Понимаешь? Расскажи мне про дорогу до Города. Не до Тростников, а до Города. А еще лучше — пойдем до Города вместе. Не до Тростников пойдем вместе, а до Города пойдем вместе.

Я замолчал, выдохся. Колченог снова принялся оглаживать больное колено.

Странное ощущение: мне кажется, что все происходящее сначала происходит в моем сознании, а потом повторяется в реальности. Вот сейчас, например, он начнет сетовать на мою отрезанную голову. Они все на это сетуют, но он сейчас начнет про нее говорить не потому, что все так делают, а потому, что только что в моем сознании сказал про нее и про свою ногу колченогую. Голову свою отрезанную даю за то, что он будет говорить именно теми словами, которые во мне только что прозвучали!

— Наверное, тебе, Молчун, когда голову отрезали, что-нибудь внутри повредили…

Ну, что я говорил?!

— Это как у меня нога. Сначала была нога ногой, самая обыкновенная, а потом шел я однажды ночью через Муравейники, нес муравьиную матку, и эта нога попала у меня в дупло и теперь кривая…