Сэвилл - Дэвид Стори

Как-то в субботу на Майкла Ригена в городе напали грабители, и он две недели пролежал в больнице. Они отобрали у него сорок фунтов и сломали ему челюсть — теперь он заикался. По странному совпадению на следующей неделе в больницу забрали его отца: он упал на улице без сознания. Пролежал он дольше Ригена, потому что у него был инсульт, а когда его наконец выписали, пошли слухи, что ему придется сменить свои обязанности, которые он выполнял тридцать лет, на что-нибудь менее трудное и требующее меньше времени.

Риген по настоянию матери оставил свой оркестр и вернулся в бухгалтерскую контору на полный день. Порой, проходя мимо их дома, Колин видел и слышал, как Майкл в нижней комнате обучает игре на скрипке маленьких мальчиков, но несколько месяцев спустя эти уроки прекратились, после того как у него вышли неприятности из-за его поведения с одним из учеников. Он бродил по улицам поселка — тощая призрачная фигура в длинном пальто и надвинутой на глаза кепке, которая еще увеличивала выпуклость на затылке. Иногда за ним увязывались мальчишки и дразнили его, но он как будто не замечал того, что происходило вокруг, и даже не останавливался, когда Колин заговаривал с ним, а только поднимал измученные глаза, тряс головой или медленно кивал в ответ на какой-нибудь вопрос, словно не хотел или не мог произнести хотя бы слово, и длинные тощие ноги быстро уносили его прочь, точно он вовсе не узнавал никого из прежних знакомых. Его отец иногда выходил, шаркая, на заднее крыльцо, исхудалый, ссохшийся. Одна сторона у него была частично парализована.

— Да, судьба их не помиловала, — говорил отец. — На эту семью точно проклятие легло. Беда никогда не приходит одна. Теперь очередь за хозяйкой. Что-нибудь с ней да приключится, это уж так.

Однако миссис Риген словно приободрилась от этих несчастий. Худая, зеленовато-бледная, почти тень, всегда в одежде блеклых тонов, она теперь разговаривала с соседками у себя на крыльце или на крыльце миссис Шоу, а то даже на крыльце миссис Блетчли и расхаживала от двери к двери, сообщая новости о здоровье мужа, но про сына почти не упоминала. И начинало казаться, будто Майкл вообще никогда не существовал — из дома больше не доносились звуки его скрипки, и на бельевой веревке не сушились его рубашки, которые прежде она с такой гордостью шила для него.

Как-то вечером Колин увидел Майкла на пешеходном мостике над станцией. Прислонившись к парапету, он смотрел вниз на рельсы.

— Ты идешь домой? — спросил Колин.

Риген не ответил. Его худая, задрапированная черным пальто костлявая фигура с плоской кепкой на голове вжималась в камень, словно деревянная подпорка.

— Ты идешь домой? — спросил он еще раз.

Лицо Ригена скрывала тень от козырька. Его пальцы судорожно переплелись.

— Ты идешь домой? — сказал он снова. — Если хочешь, — добавил он, — мы могли бы завернуть куда-нибудь выпить.

— Я не пью, — сказал Риген так тихо, что это могло ему только почудиться. — Я не пью, ты же знаешь, — повторил Риген более внятно.

— Ну, я пошел домой, — сказал Колин.

— Я пойду с тобой, — сказал Риген, глядя туда, где шоссе, огибая станцию, исчезало среди полей за домами, Колин повернулся. Риген, все еще прислоняясь к парапету, продолжал смотреть в сторону, противоположную от поселка.

— Я видел, как ты сошел с поезда, — сказал он опять так тихо, что Колин еле расслышал. От дальнего конца выемки все еще доносился стук колес. — Ты ездил в город? — добавил он и, повернув голову, посмотрел прямо на Колина.

Его лицо было все в слезах. Он смигнул пх с глаз и подождал ответа.

— Я был в кино.

— Один?

— Да, — сказал Колин.

— А куда делась твоя девушка?

— Уехала, — сказал он и замолчал.

— Йен говорил, что она уехала со Стэффордом.

— Да, — сказал он.

— А ты жалеешь, что она уехала?

— Да, — сказал он.

Риген смотрел на него с возрастающим интересом. Он дернул козырек кепки и наконец отошел от парапета.

— Где ты учишь?

— В Роклиффе, — сказал он. — По-моему, я тебе уже говорил.

— Это где прежде работал твой отец?

— Да, — сказал он.

Колину вдруг бросилось в глаза сходство Майкла с миссис Риген. Он словно увидел перед собой ее тощую фигуру, ощутил ту механическую сосредоточенность, которую привык ассоциировать с ней в прошлом.

— А ты думал о том, чтобы уехать из поселка? Переселиться в город или хотя бы в другой поселок?

— Думал, — сказал он.

— И я думал, — сказал Риген. — Мне тут никогда хорошо не было, ты же знаешь.

Он вышел на шоссе, остановился, словно и сейчас его тянуло пойти в противоположную сторону, потом медленно зашагал к поселку.

— Ты слышал, что мой отец болел? — сказал он.

— Да.

— Наверно, он никогда уже не поправится. Не будет таким, как прежде.

— Я его несколько раз видел, — сказал Колин.

— Он все хочет уйти. У него в голове мешается. Все спрашивает, где его котелок и перчатки. — Он постепенно замедлял шаги, словно, чем ближе они подходили к поселку, тем сильнее становилось его желание повернуть обратно. — Иногда ему кажется, будто он в конторе, начисляет заработную плату. Он всегда спорил с шахтерами из-за каждого шиллинга. И теперь вдруг начинает с матерью спорить. Принимает ее за шахтера и ругает штейгеров — как они замеряют выработку, ну и вообще.

— Я давно не слышал, как ты играешь на скрипке, — сказал Колин. — Во всяком случае, порядочное время, — добавил он.

— Да. — Риген мотнул головой. Вид у него был нарочито дурашливый, словно пальто и кепка служили личиной, которую он сознательно для себя выбрал. Он поглядел на Колина и еще раз мотнул головой. — Я ее отдал, знаешь ли.

— Кому? — спросил он.

— А! — Риген пожал плечами. — Понятия не имею. Собственно говоря, ее мать отдала. И контору я тоже бросил. Меня предупредили за две недели. А полагалось бы за месяц. Врач сказал, что мне нужен отдых, ну, и это, пожалуй, вышло к лучшему.

— А полиция так и не выяснила, — спросил он, — кто тебя ограбил?

— Да Батти же, — ответил Риген. — Хотя я, естественно, не мог об этом сказать. Батти, Стрингер и еще двое. Понимаешь, они в тот вечер были в зале. Я всегда забирал в субботу выручку с собой, чтобы отнести в банк в понедельник, а на следующей неделе платил служащим. Зал теперь закрыли. А я думал снять его под школу, знаешь ли. Дневные классы бальных и классических танцев, для детей, знаешь ли. Но плата, пожалуй, не покрыла бы расходов. Когда я немножко поправлюсь, то, возможно, снова буду устраивать танцы по субботам.

Он теперь говорил быстро, больше не обращаясь к Колину, его шаги стали размашистее, глаза под козырьком кепки смотрели рассеянно. Слезы у него на лице высохли, оставив темные потеки.

— Ну, и конечно, я всегда могу устроиться в оркестр. Сейчас большой спрос на оркестрантов. Во время войны, знаешь ли, мало кто учился музыке. Передо мной открыта широкая сфера. И совсем не нужно переучиваться. Даже Прендергаст несколько лет назад советовал мне пойти в оркестр. Он очень огорчался, что я выбрал танцевальную музыку. Но конечно, эта область обещала больше. — Он замолчал и остановился. До первых домов поселка было уже совсем близко. В окнах горел свет, а выше тускло багровело зарево над шахтой. — Маятник, очевидно, качнулся в другую сторону.

Колин тоже остановился и молчал.

Риген словно не знал, куда повернуть. Его глаза были бессмысленно устремлены в одну точку, пальцы вяло нереплетены. По щекам опять поползли слезы. На глаза падала тень от козырька.

— Пожалуй, я вернусь на мост. Я там о чем-то думал. Только не помню о чем.

Однако он продолжал стоять посреди шоссе, точно пригвожденный к месту.

— Я пойду с тобой, — сказал Колин.

— Незачем, — сказал Риген, снова говоря так тихо, что он едва расслышал.

— Я с удовольствием прогуляюсь, — сказал он.

— Я предпочту пойти один, — сказал Риген, и в его голосе вдруг появилась та корректная непринужденность, с какой он разговаривал в танцевальном зале.

— А может быть, зайдем ко мне? — сказал Колин. — Выпьем чаю.

— О, я ни к кому в гости не хожу, — сказал Риген.

— Ну, хоть до дверей-то можно. — Но Риген уже повернулся и пошел назад, шагая размашисто и быстро, словно вспомнил, что у него назначена важная встреча.

Колин смотрел, как он спускается по склону. Потом он дошел до поворота перед станцией и скрылся в сгущающемся сумраке.

Он чуть было не побежал за ним, но потом повернулся и пошел к поселку.

— Ведь вы Сэвилл? — спросил более высокий из двух учителей, хорошо сложенный блондин, примерно ровесник Колина. Его крупное худое лицо с румяными щеками слегка побронзовело от загара. Со вторым учителем, по фамилии Кэллоу, который был старше их обоих, он познакомился еще в первый день. Он носил вельветовый пиджак, брюки спортивного покроя и рубашку в клетку. Лицо у него было бледное, с резкими чертами, рот большой и тонкогубый. Теперь он шагнул вперед и сказал, обращаясь к высокому: