Сэвилл - Дэвид Стори

Собственного класса ему не дали. В списке учителей он значился «подменяющим» и шел то в один класс, то в другой, куда его посылали, — чаще всего в самые слабые. Эта школа была совсем не похожа на школу короля Эдуарда.

Мальчики напоминали ему Батти и Стрингера, девочки были послушнее, хотя иногда огрызались, как те, за которыми они с Блетчли когда-то ходили в Парке. То, что он им объяснял, их не интересовало — ни мальчиков, ни девочек; со скучающим видом, развалившись на парте, они покорно списывали слова, которые не понимали и не могли даже правильно прочесть.

Он с удивлением встретил тут Стивенса — горбуна, позади которого сидел все свои школьные годы и который однажды, может быть из сочувствия, предложил дешево продать ему любую из краденых ручек. Стивенс каждое утро приезжал в школу на мотоцикле с коляской, одетый в коричневую кожаную куртку, всю в складках и трещинах на спине, в кожаном шлеме, защитных очках и шарфе, прикрывающем нижнюю часть лица. После конца занятий он иногда подвозил Колина до автобусной остановки.

— Пойми же, они принадлежат к рабочему классу, — сказал Стивенс как-то вечером, когда они шли к его мотоциклу, стоявшему позади школьного здания. — Ничто из того, чему нас обучали в школе короля Эдуарда, здесь неприложимо. — Рука в кожаном рукаве указала на мутные от сажи стекла. Во дворе гоняли мяч двое-трое школьников, задержавшихся после конца уроков. У стен громоздились кучи угля. Стивенс отбросил куски, рассыпавшиеся у колес мотоцикла. — Я просто вообразить не могу, — добавил он, — чем их можно было бы увлечь. Но во всяком случае, все, чему нас учили в школе и колледже, здесь абсолютно лишнее.

Он проверил мотоцикл, энергично нажал на стартер, взбросил свое маленькое тело в седло, затянул ремень под подбородок и подождал, чтобы Колин сел сзади. Его голос продолжал жужжать, прорываясь сквозь рев мотора. Колин не разбирал слов. Он крепко держался за Стивенса. Мотоцикл развернулся, едва не задев играющих мальчишек, и вылетел на улицу.

Время от времени Стивенс оглядывался — он продолжал говорить, спустив на шею шарф, которым обычно прикрывал рот. Но шум мотора заглушал все.

Они быстро неслись вниз к шахте и к автобусным остановкам у бетонных барьеров возле входа в шахту. Четыре года назад тут работал его отец.

Он слез с мотоцикла и поднял подножки. Стивенс посмотрел вниз, проверяя, все ли в порядке.

— Ты должен понять, — добавил он, заглушая мотор и, очевидно, продолжая речь, которую произносил, пока они ехали от школы, — что рабочий класс — явление относительно новое. Двести лет назад и даже меньше огромные скопления людей в городах и поселках вроде этого и гигантские предприятия, такие, например, как эта шахта, были бы немыслимы. По моему мнению, рабочий класс, как таковой, скоро вообще исчезнет, заменится техническими специалистами в разных областях. И весь революционный пыл, который мы одно время ассоциировали с этим классом, исчезнет навсегда. Так я оцениваю положение. — Он посмотрел на шахтеров, ожидающих в очереди автобусов. — Рабочий класс, боюсь, всего лишь временное явление, а наша работа, увы, заключается в том, чтобы отвлекать и по возможности развлекать это временное явление, пока оно по естественному ходу событий не исчезнет.

Он прибавил газа, и мотор взревел. Шахтеры оглядывались на странную фигуру в седле мотоцикла, маленькую и бесформенную.

— Вот что нас обучили делать. И за что нам платят. Но все равно в конечном счете это напрасная трата времени. Каков, собственно, итог? Еще несколько шахтеров в шахте, еще несколько разбитых голов, еще несколько сломанных рук, еще несколько трупов, извлеченных на поверхность. — Он кивнул. Теперь ему хотелось услышать ответ.

— По-видимому, я не могу смотреть на них на всех как на нечто единое, — сказал Колин. — Как на членов класса.

— Но они же сначала члены класса, а уж потом все остальное, — сказал Стивенс. — Они мыслят, они чувствуют, они презирают, они разрушают, они хитрят, они плодятся и размножаются, они задаются вопросами, они действуют и существуют в первую очередь и всегда как члены одного класса. Рабочего класса. Другими словами, — добавил он, ехидно поглядывая на Колина из-под кожаного шлема, — не стоит уверять меня, будто ты видишь в них личности. — Он засмеялся и снова заставил мотор взреветь. — Боже великий! Они так же лишены чувствительности, как уголь, который будут рубить через несколько лет, и так же тупы, как подпорки вон в той шахте. — Он снова засмеялся, блеснув зубами под шарфом. Потом кивнул и поднял шарф к глазам. — Ну, пока, — сказал он сквозь материю, посмотрел назад, развернулся и умчался в обратном направлении.

Полин перешел к остановке и встал в очередь — единственный человек в чистом костюме среди ждущих автобуса.

Кто-то сплюнул. Кто-то впереди засмеялся. Над головами плыли облачка табачного дыма.

Он стоял, засунув руки в карманы, и постукивал носком ботинка по пыльному асфальту.

Год назад Стивен провалился на проверочных испытаниях. Это был его последний шанс поступить в классическую школу. Теперь он ходил в среднюю школу у них в поселке. Весь прошлый год, приезжая домой из колледжа, Колин занимался с братом, как когда-то отец с ним самим. У отца уже не было ни прежних сил, ни прежнего интереса, и всю оставшуюся энергию он тратил на то, чтобы убеждать Колина заниматься с братом — учить его правописанию, математике, правильному употреблению слов. Он и слушать не хотел, если Колин терял терпение, пытался отложить занятия или ссылался на то, что у него нет времени.

— Ему надо дать ту же возможность, какую дали тебе, — говорил отец. — Ты это все знаешь лучше меня, и значит, ему будет легче. Нельзя же упускать такой шанс, когда мы столько трудились, чтобы чего-то добиться, — добавлял он.

Тем не менее его брат, как и ожидал Колин, как ожидали все они, провалился. У него не было склонности к умственным занятиям. Как и у детей, которых теперь учил Колин. Через два года предстояла очередь Ричарда. Младшие братья были совсем разными. Стивен, крупный и неторопливый, с мощными прямыми плечами, внешне напоминал Колина, но отличался от него характером — более открытым, бесхитростным и прямодушным. Он словно не заметил своей неудачи и продолжал ходить в школу с прежней спокойной покладистостью, а Ричард сопротивлялся, соображал нарочито туго, как будто не мог стерпеть, что от него чего-то требуют. Лицо у него было более тонким, чем у старших братьев, с отцовскими голубыми глазами. И он унаследовал что-то от отцовской натуры.

По вечерам Колин читал с Ричардом: мальчик, скорчившись у его плеча, водил пальцем по строчкам и злился всякий раз, когда его поправляли. Или писал за столом, то и дело косясь по сторонам с глухой досадой. Он зажимал карандаш в зубах, спорил и тоскливо глядел в окно на пустырь, где играли его приятели.

— Делай, что тебе велит Колин, — говорил отец, но отчужденно, уже не разделяя жизни своих сыновей; день ото дня его все больше выматывала ответственность за забой и тесное соседство людей, с которыми он работал, необходимость блюсти свое положение начальника даже вне шахты. Шоу работал в его забое, и, потому что он каждую неделю замерял его выработку, определяя, сколько ему следует получить, они совсем перестали разговаривать. — Видишь, что получилось со Стивеном, — добавлял отец. — В школе плохо слушал, дома уроков толком не учил. Вот и попадет в шахту, как я.

— Ну, сколько можно повторять одно и то же, — говорила мать, которая не меньше отца устала от этой вечной борьбы. — Хотят этого добиться, пусть сами добиваются. А нет, так какой смысл их заставлять?

Однако время от времени Ричард поддавался настояниям отца: хотя ему только исполнилось восемь лет, он иногда по часу прилежно писал, решал примеры и терпеливо ждал, пока брат проверял его работу, аккуратно переписывал исправления, а потом чинно спрашивал:

— Можно я пойду? Я ведь уже все сделал, Колин.

Иногда Колин занимался и со Стивеном: отец все-таки подумывал о том, чтобы через год попробовать перевести его в классическую школу. Однако Стивен глядел на задание с добродушной покорностью, некоторое время пытался в нем разобраться, а потом мотал головой, отодвигал тетрадь, глядел на Колина, улыбался и говорил:

— Это мне не по зубам. В жизни не пойму.

Мало-помалу занятия свелись к тому, что они иногда читали вместе. Стивен внимательно вслушивался и повторял каждое слово, пока не начинал произносить его правильно, а потом, натыкаясь на него в следующей же строчке, снова перевирал. Он безмятежно освобождал себя от необходимости что-нибудь учить.

Как-то в субботу на Майкла Ригена в городе напали грабители, и он две недели пролежал в больнице. Они отобрали у него сорок фунтов и сломали ему челюсть — теперь он заикался. По странному совпадению на следующей неделе в больницу забрали его отца: он упал на улице без сознания. Пролежал он дольше Ригена, потому что у него был инсульт, а когда его наконец выписали, пошли слухи, что ему придется сменить свои обязанности, которые он выполнял тридцать лет, на что-нибудь менее трудное и требующее меньше времени.