По пути в Германию (воспоминания бывшего дипломата) - Вольфганг Ганс Путлиц

Макс Рейман. Он требовал созыва Общегерманского национального собрания из избранных демократическим путем представителей всех зон, с тем чтобы оно обсудило вопрос о структуре нового германского государства. Все другие — от представителя Брауншвейга и Липпе-Детмольда до Аденауэра и социал-демократического вождя Шумахера — защищали лишь партикуляристские и собственные, эгоистические партийные интересы. Одни хотели создать перевес голосов для Рейнско-Вестфальской области, поскольку промышленники надеялись таким путем приобрести гораздо большее влияние. Социал-демократы подсчитывали голоса своих избирателей и подходили к задаче административного деления с точки зрения получения большинства на выборах. Аграрии по этим же причинам требовали расширения Нижней Саксонии. Они придерживались монархистских взглядов, считая, что ганноверская династия получит поддержку английского королевского дома. В качестве королевы называли дочь последнего кайзера Викторию Луизу, герцогиню Брауншвейгскую и Люнебургскую, которую я видел в 1935 году на террасе лондонского посольства, когда она приветствовала Риббентропа возгласом «хайль Гитлер». Большую роль играли также клерикальные круги, которые хотели создать перевес для католиков или протестантов. Все это представляло собой жалкую картину. В конце концов англичане решали все по-своему. Остряки называли этот образ правления «демократурой». Зимой 1946/47 года были ужасные морозы. Бездельничая, я проводил в кильской канцелярии премьер-министра те дни, когда действовало центральное отопление. Наконец, благодаря связям я достал трубу для железной печки. Угля не было. Брат Вальтер посылал мне дрова в мешках. Так как по вечерам электрический свет давали только на два часа, я, съев свой картофель в мундире, теперь часто застывавший, ложился одетым в постель и покрывался периной. Я не согревался, даже когда клал сверху еще и зимнее пальто: других покрывал у меня не было.

Как только мой брат Гебхард, находившийся в Путлице, узнал, что я в Киле, он сразу же отправился в путь. Он не мог поехать легально: ему неделями пришлось бы ждать межзонального пропуска. [339] Вернее всего, он вообще не получил бы его. Поэтому он перешел границу нелегально. Лесистая местность вокруг озера Ратценбургерзее, где теперь была «ничья земля» между советским и британским пограничными пунктами, была ему хорошо знакома, и он проскользнул без особых трудностей.

Из Гамбурга он послал мне телеграмму. Я поехал встретить его на разрушенном главном кильском вокзале. Из дверей и даже из незастекленных окон вагонов на платформу высыпала огромная толпа. Уже издали я узнал Гебхарда. Он шел, немного согнувшись под тяжестью битком набитого рюкзака. Чуть ли не первыми его словами были:

— Тебе, конечно, живется здесь голодно.

Он килограммами привез масло, сосиски и сало, а также путлицкий хлеб, которого я не видел уже много лет.

Я хотел уступить ему кровать, но он отказался и улегся на диване. О чем рассказывать друг другу? С тех пор как мы виделись в последний раз, целый мир ушел в прошлое.

— Все получилось еще хуже, чем мы ожидали.

— Гебхард, как вы теперь живете в Путлице?

— По нынешним временам совсем неплохо. Я же знаю каждую мельницу и каждую маслобойню в окрестностях. Еды нам хватит, и мы ни в чем особенно не нуждаемся. Если мне угодно, то я могу спать по утрам хоть до девяти часов. Но меня беспокоит будущее. Как все сложится дальше?

— Неужели у тебя нет никаких шансов стать управляющим какого-нибудь государственного имения?

— Ни малейших.

— Что же ты теперь намерен предпринять?

— Что я могу сделать? Пока я дома, я как-нибудь проживу. Если же я уеду, скажем, на Запад, то я вообще лишусь средств к существованию. Я должен думать и о детях. Младшему еще нет и трех лет.

— Гебхард, как ты думаешь, не стоит ли мне попытаться переехать к вам?

— Для тебя это было бы самоубийством. Мы все сейчас можем лишь втихомолку выжидать, как станут развиваться события. [340]

Летом Гебхард приезжал два или три раза. Он оставался у меня или же мы ездили к Вальтеру.

Поздней осенью мне удалось наконец получить разрешение на несколько дней съездить в Берлин. Я ехал поездом через пограничный пункт Хельмштедт. Чем ближе мы подъезжали к Берлину, тем более знакомой становилась местность.

Бранденбург. Вокзал полностью разрушен. Однако по ту сторону лугов все еще возвышался над деревьями красный собор. Потсдам. Вокруг городского замка все в развалинах, так что можно было видеть даже мою старую казарму на Егераллее.

Вскоре мы приехали на станцию Ваннзее и наконец в Берлин.

Несмотря на ужасную разруху, все же я чувствовал себя снова на родине; желто-серые фундаменты, черно-зеленые пятна вокруг деревьев, воздух — одним словом, все было здесь, в Бранденбурге, своим и неповторимым. У одной знакомой, которая сумела сохранить большую квартиру на Кайзераллее, меня ждала семья. Наконец-то наступила долгожданная встреча с матерью и сестрой! Они приехали еще накануне. Мать очень похудела, и у нее болели ноги.

Я подолгу гулял с сестрой. Курфюрстендамм — эта некогда такая оживленная фешенебельная улица — превратилась в безотрадную пустыню: почти все дома были без крыш, а верхние этажи полностью сгорели. Тауенциенштрассе едва можно было узнать. На Лютцовплац не было ни одного дома. Остатки каменных перил вдоль набережных по ту сторону Ландверканала выглядели как призрачный мертвый город. Тиргартен был вырублен. Там и сям виднелись полуразрушенные мраморные монументы. По памятнику императрице Августе Виктории можно было установить место, где когда-то пышно цвело розовое поле. На Зигесаллее мы увидели бранденбургского маркграфа XIII столетия, за которым стоял в кольчуге наш предок Иоганнес цу Путлиц с церковными атрибутами в руке. Наш каменный прапредок выглядел очень грязным, но, если не считать отбитого носа, не был поврежден, в то время как стоявший напротив старый Фриц{45} потерял обе руки и стоял теперь на одной ноге. [341]

Четверка коней на Бранденбургских воротах лежала поверженной.

Здесь была граница советского сектора.

— Армгард, — спросил я сестру, — как ты думаешь, могу я рискнуть и взглянуть на здание Министерства иностранных дел?

— Это очень рискованно, — ответила она. — Но если мы сумеем сделать это быстро и затем сразу же выйдем на Потсдамерплац, может быть, все обойдется благополучно.

Вильгельмштрассе представляла собой груду развалин. Только оба сфинкса, выглядывавшие из-за кирпичей, помогли мне узнать место, где находился главный вход дома № 73/75, предназначенный для высокопоставленных чиновников.