Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

— Мистер Кокс? — переспросила Синтия. — Что ему нужно от меня?

Очевидно, она ответила на свой вопрос, как только задала его, потому что покраснела и избегала встречаться с суровым, бескомпромиссным взглядом мистера Гибсона. Как только она вышла из комнаты, мистер Гибсон сел и взял новый выпуск «Эдинбурга»,[104] лежавший на столе, как предлог не начинать разговор. Было ли что-нибудь в статье, что заставило его спустя пару минут обратиться к Молли, которая сидела молча и размышляла:

— Молли, ты никогда не должна играть любовью честного человека. Ты не знаешь, какую боль можешь ему причинить.

Некоторое время спустя Синтия вернулась в гостиную, она выглядела очень смущенной. Вполне вероятно она бы не вернулась, если бы знала, что мистер Гибсон все еще там. Настолько непривычно было видеть его в этой комнате в середине дня, читающим или делающим вид, что ей бы и в голову не пришло, что он остался. Он взглянул на нее в ту же минуту, как она вошла, поэтому ей ничего не оставалось, как надеть самоуверенное выражение лица и вернуться к рукоделию.

— Мистер Кокс все еще внизу? — спросил мистер Гибсон.

— Нет. Он ушел. Он попросил меня передать вам обоим наилучшие пожелания. Полагаю, он уедет сегодня днем, — Синтия старалась вести себя как можно непринужденнее, но не поднимала глаз, и ее голос немного дрожал.

Мистер Гибсон продолжал несколько минут просматривать свою книгу, но Синтия чувствовала, что грядет нечто большее, и только желала, чтобы все закончилось быстро, поскольку ей было тяжело выносить суровую тишину. Наконец, это произошло.

— Синтия, я надеюсь, это больше не повторится! — произнес он с мрачным недовольством. — Меня бы не устроило, если бы моя дочь, какой бы свободной она ни была, с самодовольством начала принимать явные ухаживания молодого человека, и тем самым вынудила его сделать предложение, которое никогда не собиралась принимать. Но что я должен думать о девушке в твоем положении, помолвленной… и все же «принимающей очень любезно», именно так выразился мистер Кокс… заигрывания другого мужчины? Ты подумала, какую ненужную боль ты причинила ему своим бездумным поведением? Я называю его бездумным, но это самый мягкий эпитет, который я могу применить. Я прошу, чтобы подобное больше не случилось, иначе мне придется охарактеризовать твое поведение более сурово.

Молли не могла представить, какой могла быть «более суровая» характеристика, выговор отца казался ей верхом жесткости. Синтия сильно покраснела, затем побледнела и, наконец, подняла свои прекрасные умоляющие глаза, полные слез, на мистера Гибсона. Его тронул этот взгляд, но он незамедлительно решил не поддаваться никаким ее физическим чарам, а сохранить трезвое суждение относительно ее поведения.

— Прошу вас, мистер Гибсон, послушайте мою часть истории, прежде чем так жестоко говорить со мной. Я не думала… флиртовать. Я просто хотела быть любезной… я ничего не могу поделать,… а этот простофиля мистер Кокс, кажется, вообразил, что я поощряю его.

— Ты хочешь сказать, что не знала того, что он влюблен в тебя? — мистер Гибсон уже был готов поддаться очарованию этого милого голоса и умоляющих глаз.

— Полагаю, я должна сказать правду, — Синтия покраснела и улыбнулась — лишь слегка — но это была улыбка, и сердце мистера Гибсона снова ожесточилось. — Пару раз я подумала, что он стал говорить больше комплиментов, чем требовалось, но я ненавижу выливать ушат холодной воды на людей, и никогда не думала, что в его глупую голову взбредет мысль, будто бы он серьезно влюблен, и тем самым устроить неразбериху спустя всего две недели знакомства.

— Кажется, ты была довольно хорошо осведомлена о его глупости (я скорее бы назвал это простотой). Ты не думаешь, что тебе следовало бы помнить, что такое поведение может привести к тому, что он станет преувеличивать все твои поступки и слова и решит, что ты ободряешь его?

— Возможно, что я во всем ошибаюсь, а он — прав, — ответила уязвленная Синтия, надув губы. — Мы во Франции обычно говорим, 'les absens ont toujours tort',[105] но на самом деле кажется, словно здесь… — она замолчала. Ей не хотелось дерзить человеку, которого она уважала и любила. Она выбрала другую точку своей защиты и сделала все еще хуже. — Кроме того, Роджер не позволил бы мне считать себя окончательно помолвленной с ним. Я бы охотно это сделала, но он не позволил бы мне.

— Чепуха. Давай не будем говорить об этом, Синтия! Я сказал все, что намерен был сказать. Я считаю, что ты вела себя бездумно, как сказал тебе ранее. Не позволяй этому снова произойти, — он тотчас вышел из комнаты, чтобы положить конец разговору, продолжать который было бессмысленно, и, который, возможно, только рассердил бы его.

— Невиновна, но мы рекомендуем заключенному больше этого не делать. Почти то же самое, правда, Молли? — спросила Синтия, позволяя себе плакать, даже когда улыбалась. — Я все еще верю, что твой отец сделает из меня добродетельную женщину, если бы он только постарался не быть таким суровым. Думать об этом глупом юноше, принесшем все эти неприятности! Он притворился, что принял мой отказ близко к сердцу, словно любил меня несколько лет, а не какие-то несколько дней. Я бы сказала часов, если уж говорить правду.

— Я боялась, что он начинает сильно влюбляться в тебя, — сказала Молли, — по крайней мере, несколько раз это поразило меня. Но я знала, что он не останется надолго, и подумала, что ты будешь чувствовать себя неловко, если я скажу об этом. Теперь я жалею, что не сказала!

— Это мало бы что изменило, — ответила Синтия. — Я знала, что нравлюсь ему, и мне хотелось нравиться. Это врожденное — заставить каждого мужчину рядом с собой любить себя. Но им не стоит заходить слишком далеко, поскольку иначе это причиняет много беспокойства. Я буду ненавидеть рыжеволосых всю оставшуюся жизнь. Думать о таком мужчине, который стал причиной недовольства твоего отца!

У Молли на языке вертелся вопрос, который ей хотелось задать. Она знала, что это неблагоразумно, но, наконец, он сорвался у нее помимо ее воли.

— Ты расскажешь об этом Роджеру?

Синтия ответила: — Я не думала об этом… нет! Не думаю, что расскажу… в этом нет нужды. Возможно, если мы когда-нибудь поженимся…

— Когда-нибудь поженимся?! — воскликнула Молли, задохнувшись. Но Синтия не обратила внимания на восклицание, пока не закончила предложение, на котором ее прервали.

— … и я смогу видеть его лицо, знать его настроение, я смогу рассказать ему об этом. Но не в письме, когда его нет рядом. Это может рассердить его.

— Боюсь, ему будет неловко, — просто заметила Молли. — И тем не менее, должно быть так приятно иметь возможность поведать ему обо всех… всех своих трудностях и тревогах.

— Да, только я не беспокою его подобными вещами. Лучше писать ему веселые письма, и веселить его среди чернокожих. Совсем недавно ты повторила «когда-нибудь поженимся». Ты знаешь, Молли, я не думаю, что когда-нибудь выйду за него замуж. Я не знаю, почему, но у меня сильное предчувствие, поэтому лучше всего не рассказывать ему все мои секреты, поскольку ему будет от этого неловко, если мы никогда не поженимся.

Молли отбросила рукоделие и сидела молча, заглядывая в будущее. Наконец, она сказала:

— Я думаю, это разобьет ему сердце, Синтия!

— Чепуха. Я уверена, что мистер Кокс приехал сюда с намерением влюбиться в тебя… не нужно краснеть так сильно. Без сомнения, ты поняла это так же ясно, как я, только ты стала неприветливой, а я сжалилась над ним и утешила его раненое тщеславие.

— Ты можешь… ты смеешь сравнивать Роджера Хэмли с мистером Коксом? — с негодованием спросила Молли.

— Нет, нет, — ответила Синтия через мгновение. — Они совершенно разные люди. Не принимай все так всерьез, Молли. Ты как будто подавлена горьким упреком, словно я передала тебе тот нагоняй, что получила от твоего отца.

— Потому что мне кажется, что ты не ценишь Роджера так, как следует, Синтия! — мужественно произнесла Молли, ей потребовалась изрядная доля мужества, чтобы заставить себя произнести эти слова, хотя она не могла бы сказать, почему не уклонилась от ответа.

— Нет, ценю! Не в моей натуре впадать в экстаз, и полагаю, что я никогда не буду, что называется «влюблена». Но я рада, что он любит меня, мне нравится делать его счастливым, я считаю его самым лучшим и самым приятным человеком из всех, кого я знаю, исключая твоего отца, когда он не злится на меня. Что мне еще сказать Молли? Тебе бы хотелось, чтобы я сказала, что считаю его красивым?

— Я знаю, многие считают его обыкновенным, но…

— Тогда я придерживаюсь мнения большинства, они не так уж не правы. Но мне нравится его лицо… о, оно в десять тысяч раз лучше, чем красота мистера Престона! — впервые за время разговора Синтия казалась вполне искренней. Почему всплыло имя мистера Престона ни она, ни Молли не знали. Оно возникло и пропало как внезапный порыв. Но как только Синтия произнесла его имя, в ее взгляде появилась жестокость, а мягкие губы сжались. Молли и прежде замечала у нее этот взгляд, он всегда появлялся при упоминании имени этого человека.