Незримый клинок. Хребет мира. Море мечей - Сальваторе Роберт Энтони

— Что ты натворил? — спросил он.

— Как всегда, ничего хорошего, — вставил Лягушачий Джози.

Робийярд подошел к ним.

— Ты знаешь этого человека? — спросил он Арумна, подбородком показав на варвара.

— Он работал у меня с тех пор, как появился в Лускане весной, — сказал Арумн. — Пока… — Он запнулся и посмотрел на великана, покачивая головой.

— Пока что? — поторопил его Робийярд.

— Пока не разъярился на весь мир, — живо встрял Джози.

— Вас вызовут в городской совет как свидетелей обвинения, — заявил Робийярд. — Обоих.

Арумн кивнул неохотно, зато Джози радостно затряс головой. Может, чересчур уж радостно, не преминул заметить про себя маг, однако он все же был благодарен этому мелкому жулику за предупреждение.

Вскоре прибыли несколько жрецов. Их было много, что говорило о том, как уважали и ценили в этом городе охотника за пиратами капитана Дюдермонта. Не успел чародей и глазом моргнуть, как раненого капитана унесли на носилках.

А на ближайшей крыше Крипс Шарки довольно осклабился и протянул Ти-а-Никнику пустую бутылку.

Лусканская тюрьма представляла собой систему пещер вблизи гавани, окруженных толстыми неровными каменными стенами. Вокруг было грязно и ветрено. Внутри же постоянно жгли костры, поэтому там было жарко и сыро. Горячий воздух сталкивался с холодным, приходившим с моря, и тюрьма постоянно была накрыта густым туманом. Камер было немного, они предназначались для политических заключенных, представлявших угрозу знатным семействам и богатым торговцам. С такими узниками обращались хорошо, поскольку их влияние только возросло бы, стань они мучениками. Большинство же заключенных в камерах не нуждались, поскольку надолго здесь не задерживались, вскоре становясь очередными жертвами жуткого Карнавала Воров.

В пещерах высоко в стенах были вделаны кольца, к которым на цепях подвешивали преступников, так чтобы они едва доставали до земли носками, и люди вынуждены были висеть на раздираемых болью руках. Периодически все пещеры деловито и неторопливо обходили тюремщики — громадные уродливые парни, по преимуществу наполовину огры, вооруженные железными дубинками, которые накаливали в жаровнях.

— Пойми, это чудовищная ошибка, — жалобно обратился Морик к тюремщику, подошедшему к ним с Вульфгаром.

Громадный детина рассмеялся, и смех его был похож на скрежет камней. Как бы между делом он ткнул Морика раскаленной палкой в живот. Бродяга подтянулся на цепях и успел отклониться в сторону, но все же получил ожог на боку. А тюремщик, посмеиваясь, направился к Вульфгару.

— А ты что же? — обратился он к варвару, приблизив к нему вонючую пасть. — Тоже никогда ничего плохого не делал?

Вульфгар, бледный как смерть, смотрел прямо перед собой. Он едва вздрогнул, когда могучий тюремщик ткнул ему горячей дубиной сначала в пах, потом подмышку и прижал, так что кожа задымилась.

— А ты крепкий, — сказал урод и хихикнул. — Так веселее. — Он поднял дубинку на уровень лица Вульфгара и стал медленно приближать к глазу.

— Сейчас ты взвоешь, — сказал он.

— Но нас еще не судили! — воскликнул Морик.

— А ты думаешь, это важно? — с издевкой спросил верзила, оскалившись в его сторону. — Все равно всех приговорят. Не ради истины — так, для развлечения.

Вульфгар уловил в его словах едва ли не какой-то высший смысл. Вот какова она на самом деле, справедливость. Он посмотрел на уродливого тюремщика даже с благодарностью за эту простую мудрость, подсказанную опытом.

Тюремщик снова чуть придвинул тлеющую палку, но варвар посмотрел на него бесконечно спокойным и глубоким взором, в котором читалось одно: абсолютная уверенность в том, что ни этот человек, ни все смертные вместе взятые не смогут причинить ему страданий больших, чем те, что он вынес в лапах Эррту.

Тюремщик, похоже, смутно это почувствовал, потому что помедлил и даже немного отвел палку, чтобы получше разглядеть лицо Вульфгара.

— Думаешь, ты сможешь это выдержать? — спросил тюремщик. — Думаешь, ты будешь так же спокойно на меня смотреть, когда я выжгу тебе глаз? — И он снова стал придвигать палку к лицу варвара.

Вульфгар вдруг взревел. Это был страшный, звериный рык, шедший откуда-то из глубин его существа, и у Морика на губах замерли слова, которыми он думал увещевать огра.

Варвар выпятил могучую грудь, напряг все свои силы и с такой мощью рванул кандальное кольцо, что вырвал стержень из стены. Ошалевший тюремщик попятился назад.

— Да я тебя за это убью! — заорал огр-полукровка и замахнулся дубинкой.

Но Вульфгар уже был готов. Он ударил наотмашь свободной рукой. Кольцо и кусок камня, в который оно было вделано, выбили палку из рук тюремщика. Верзила снова отскочил, а Вульфгар распластался по стене и, перебирая ногами, уперся обеими ступнями по обе стороны от второго кольца.

— Давай снеси эту стенку! — подбодрил его Морис.

Тюремщик развернулся и бросился наутек. Вульфгар снова издал страшный рев и дернул изо всех сил, напрягая каждый мускул могучего тела. Это кольцо оказалось крепче первого, да и камень был плотнее. Однако мощь рывка была такой, что разошлось одно из звеньев цепи.

— Тяни! — кричал Морик.

Вульфгар потянул и отлетел от стены, сделав обратный кувырок перед тем, как стать на ноги. Он встал невредимый, однако волна гораздо более сильной боли, чем мог себе даже вообразить жестокий тюремщик, накрыла его. Ему казалось, что он больше не в лусканской тюрьме, а снова в Бездне, и спасения нет. Сколько же раз Эррту измывался над ним, заставляя поверить, что он свободен, а потом вновь тащил его в зловонную грязь, где его пытали, исцеляли и снова пытали.

— Вульфгар? — без конца окликал его Морик, тщетно дергаясь в кандалах. — Вульфгар!

Но варвар не только не слышал его, но даже не видел, настолько его захлестнул морок собственных мыслей. Он клубком свернулся на полу, как младенец, и дрожал. Туг с десятком товарищей вернулся тюремщик.

Вскоре Вульфгар снова висел на стене, только теперь его заковали в кандалы, годные для горного великана. Толстые цепи удерживали его растянутые в стороны руки, а ноги болтались в нескольких футах над полом. В качестве дополнительной предосторожности за спиной у него разместили плиту, утыканную острыми шипами. Так что если бы он сильно дернулся, то лишь изранил бы себя, но от оков не избавился. Теперь его поместили в другую камеру, отделив от Морика. Он снова остался наедине с ужасами Бездны, и спрятаться было негде, и не были под рукой бутылки, чтобы забыться.

— Должно получиться, — прошамкала старуха. — Хорошие травы.

Трое жрецов расхаживали по комнате, один бормотал молитвы, другой то с одной, то с другой стороны подходил к Дюдермонту, прислушиваясь к биению сердца, к дыханию, считая пульс, а третий просто потирал руками коротко стриженную голову.

— Но не получается, — возразил Робийярд и беспомощно взглянул на жреца.

— Я не понимаю, — сказал Камербанн, самый высокий по рангу жрец из присутствующих. — Он не поддается ни чарам, ни даже сильнейшему противоядию из трав.

— Раз есть немного яда, то получится, — заверила старуха.

— Если только там действительно есть яд, — заметил Робийярд.

— Но ты же сам забрал его у этого Морика, — сказал Камербанн.

— Только это вовсе не означает, что… — начал Робийярд. Однако договаривать он не стал, потому что по выражению лиц остальных увидел, что они и так поняли. — И что тогда делать?

— Ничего обещать не могу, — вскинула ладони старуха. — Если яда нет, то это просто травы.

Она отошла к маленькому столику и начала возиться с флаконами, кувшинчиками и бутылками. Робийярд взглянул на Камербанна. Тот посмотрел на него так же безнадежно. Целый день жрецы неутомимо хлопотали над капитаном, налагая чары, которые предотвратили бы распространение яда по его телу. Но все меры приносили лишь кратковременное облегчение, капитан начинал легче дышать, немного спадал жар. Но глаз Дюдермонт так ни разу и не открыл. Вскоре дыхание его снова становилось прерывистым, вновь начинали кровоточить десны и глаза. Робийярд не был целителем, но он повидал достаточно смертей на своем веку, чтобы понимать: если в самом ближайшем времени они что-нибудь не придумают, капитан покинет их навсегда.