Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI - Дмитрий Быстролётов

— Пожалуйста, буль-буль!

— Один буль-буль за твой красивый баба, господин сержант!

Сержант глянул в лобовое стекло, все было в порядке. Он молодцевато спрыгнул с высокого стула. Голова у него хорошая, этот кюммель — вкусная водичка, вот и все. Вилем взял бутылку и отпил несколько глотков. Жандармы мгновенно допили вторую бутылку и неожиданно вынули из сумки третью и ее откупорили. Между тем Вилем почувствовал необычайный прилив буйной жизнерадостности. Это его не удивило, он был от природы жизнерадостным. А день свадьбы? Э-э, все в порядке, все в порядке… Если бы Вилем двинулся, то он обнаружил бы странную тяжесть в ногах, но ему не хотелось двигаться, и он этого не заметил. В наплыве чувств жених запел. Голос у него был хороший, он знал это и теперь был уверен в этом больше, чем когда-либо. Ему подпевали жандармы. Катер, плавно покачиваясь, медленно шел вперед, в море. Раза два его основательно тряхнуло. «Мы уже далековато ушли, сейчас надо поворачивать!» — пронеслось в голове Вилема, но он как раз начал длинную сентиментальную песню о белокурой девушке и решил ее обязательно закончить.

После ареста генеральный секретарь «Союза борьбы за освобождение Конго» пережил несколько часов величайшего душевного потрясения. Дело, которому он отдал жизнь, в самом начале рухнуло. До боли ясно мсье Морис Лунунба представлял себе все большие и малые задачи, поставленные им себе на ближайший день, неделю, месяц, год, десятилетие. Это не было бюрократическое, оторванное от жизни планирование. Совсем нет! Напротив. Работа продвигалась очень успешно, почва для распространения боевых идей организации оказалась такой благодатной, что дело бурно развивалось само по себе вопреки малой подготовленности инициаторов, их организованности и несмотря на слабость идеологического руководства. Все было похоже на поджигание спичками скирд соломы, политых бензином. Потребности так быстро росли, что Лунунба радостно изнывал в труде — писал прокламации, инструктировал помощников, проводил беседы. И вдруг арест. Конец всему! Какой ужас! Все рухнуло…

Лунунба искренне, от всей души верил в Бога. Не разбираясь во всех тонкостях, он брал на веру каждое слово Святого писания, глубоко сожалея, что бельгийцы не похожи на своих предков, описанных в черной книге с золотым крестиком на обложке. Все упростилось бы, если бы король назначил губернатором не графа Кабелля, а Иисуса.

Хо-хо, в Конго уже давно бы наладилась честная, хорошая и культурная жизнь! Само собой разумеется, что Лунунба верил и в святость тайны исповеди.

Вначале арестованный держал себя на допросах спокойно, как Иисус перед Понтием Пилатом. Несчастье в нем вызвало взрыв религиозной экзальтации. Он хорошо помнил рисунки и статуи Иисуса со связанными руками и в терновом венце и стоял вот так же — выпрямившись, чуть склонив голову набок, внутренне повторяя: «Боже, прости им, ибо они не ведают, что творят», «Больше сея любве никто же имать, да кто душу свою положит за други своя», «Истинно, истинно говорю Вам — верующий в меня не умрет, хотя бы и умер, но будет жить вечно».

И тихая радость разливалась по его телу спокойствием и уверенностью в своем будущем. Но голод и отсутствие сил делали свое дело, вместе с нарастанием физической слабости на его душу исходило вялое оцепенение. Ничего не случилось, — успокаивал он себя, — он и его дело «в руцех Божи-ях, а пути господни неисповедимы». Все к лучшему. Семя, им посеянное, никогда не умрет!

Второй удар… Подлое предательство! Иуда… Теперь Лу-нунба сгорал от жгучей ненависти и кричал свое заклинание не потому, что не знал своих или бельгийских ругательств, а только под влиянием инстинкта, подсказывавшего ему, что не проклятия, а именно одно это слово больше всего бесит его мучителей и является поэтому самым лучшим его словесным оружием. Он говорил: «Свобода!» — и видел перед собой бледные искаженные лица и слышал в ответ взрыв ярости, и чувствовал удовлетворение — он еще сражался! Его ответные удары еще наносили боль! Силы подходили к концу, но он никого не выдал и понимал, что смерть уже близко.

Наконец Лунунбу перевезли в Матади. После нескольких новых избиений бросили в камеру смертников. Он стал получать теплую пищу и лежал на полу дней десять без движения. Охваченный вялой дремотой, равнодушно думал, что все кончено и спокойно ожидал неизбежного.

Но отдых, сон и питание быстро восстановили молодые силы. Отдохнувший мозг заработал снова, и только теперь Лунунба со всей ужасающей ясностью понял свою ошибку. Дело не в случайном предательстве его соотечественника Фульбера Нкото. Вопрос даже не сводится к тому, что он, Лунунба, воспитанник духовной школы, слепо уверовал в книгу с крестом и по-детски доверился священникам, жившим с эксплуатации этой книги. Ах, все это не главное… Страшная правда заключалась в том, что ни национальность, ни цвет кожи, ни религия по-настоящему не объединяют и не разделяют людей. Подлецы и замечательно добрые, самоотверженные люди встречаются и среди негров, и среди бельгийцев. Не все негры только из-за темного цвета кожи ему братья, и не все бельгийцы ему враги. Именно от бельгийских друзей он услышал слова, которые как солнце осветили лежащий перед ним единственно правильный путь. И что же? Он поднял руку и сам заслонил себе солнце. Он слушал новых друзей нехотя, через силу. И вот теперь все кончилось, он видит, что главное и единственное, что ему удалось сделать для Свободы, — это разослать преданных людей по провинциям огромной страны… Он нехотя насадил зерна для будущей жатвы и сделал это лишь под нажимом рыжего бельгийца ван Кампена. Он даже не поинтересовался узнать, что же в точности означает это странное слово — коммунизм, и может ли оно иметь какое-нибудь практическое значение для освобождение конгомани. Он не родился слепцом, он зрячий, закрывший своими руками свои глаза…

Европеец видит и потом объясняет себе окружающее. Конгомани тонко чувствует среду и реагирует подсознательно и быстро. Молодцеватому сержанту было неловко стоять на корточках, веревка была новенькая и тугая. Бельгиец даже не взглянул как следует на каменную плиту. Но конгомани при свете фонаря еще на пристани бездумно и совершенно подсознательно заметил, что узел завязан не очень туго, и если подтянуть веревку со стороны камня, то получится выигрыш — сантиметр или два. Узел пришелся на гладкую лицевую, а не на шероховатую тыльную сторону плиты, и на бугорок сдвинуть его пальцем — будет еще выигрыш на сантиметр. С одной стороны плита была тоньше — еще выигрыш в два-три сантиметра. Когда жандармы отвлеклись разговором о бутылках, Лунунба вытянул сначала одну босую ногу, потом другую и, ловко работая пальцами, в течение двухтрех минут ослабил веревку достаточно, чтобы одним рывком снять ее с камня. Сердце его вдруг лихорадочно заколотилось — появилась надежда. Что делать дальше? Падая в воду, он должен набрать побольше воздуха и сдернуть веревку с камня, но так, чтобы иметь еще силы выплыть. Катер потом сделает поворот, и палачи добьют его выстрелами в упор. Значит всей головой выплывать нельзя, надо пересилить инстинкт самосохранения и выгрести как можно дальше от кормы, выставив на поверхность только губы. Вдохнуть побольше воздуха и опять нырнуть, пока катер не скроется в ночной мгле.