Вторая модель - Филип Киндред Дик

– Это не доку, это нам объяснять придется. Ботинок-то упустили мы.

– При чем тут ботинок? Ну, сбежал и сбежал. Мне эта пара все равно сразу же пришлась не по вкусу. Помнишь, я советовала взять те, темно-вишневые?

Я промолчал. Стариков на лужайке у парадной двери собиралось все больше и больше, новоприбывшие тут же включались в беседы и споры. Наконец к дому подкатил синий «фордик» доктора Лабиринта. Сердце в груди так и замерло: вот он, приехал, и минуту спустя нам придется сознаться ему во всем!

– Даже не знаю, как в глаза ему посмотрю, – сказал я Джоан. – Давай сбежим через заднюю дверь, а?

При виде доктора Лабиринта собравшиеся в гостиной ученые высыпали наружу и обступили его кольцом. Мы с Джоан переглянулись. В доме не осталось никого, кроме нас. Я затворил парадную дверь. Гомон за окнами несколько стих, и Лабиринт принялся пространно излагать суть Принципа Достаточного Раздражения. Еще немного, и он, войдя внутрь, потребует предъявить ботинок…

– А по-моему, он сам виноват. Нет бы с собой этот ботинок забрать, – сказала Джоан и уткнулась в подвернувшийся под руку журнал.

Док Лабиринт помахал мне из-за окна. Морщинистое лицо старика расплылось в счастливой улыбке. Я робко помахал ему в ответ, поразмыслил и уселся рядом с Джоан.

Шло время. Я не смел поднять глаз. Что мне еще оставалось? Ничего – только ждать, ждать, пока док, триумфально войдя в дом, окруженный учеными, образованнейшими людьми, репортерами и историками, не потребует с нас доказательства своей теории, злосчастного ботинка. От моего старого ботинка зависела вся жизнь доктора Лабиринта, судьба его Принципа и Оживителя – одним словом, все.

А этот треклятый ботинок удрал! Удрал, прячется где-то снаружи!

– Ну вот, – сказал я. – Скоро все и откроется.

Джоан ничего не ответила. Спустя какое-то время я заметил кое-что странное: разговоры снаружи утихли. Прислушавшись, я не расслышал ни слова.

– Что ж они медлят? – удивился я. – Отчего в дом не идут?

Молчание за окнами затянулось. Что там творится? Поднявшись, я подошел к парадному входу, отворил дверь и выглянул наружу.

– Что там стряслось? – спросила Джоан. – Ты что-нибудь видишь?

– Нет, – отозвался я. – Ума не приложу, в чем там дело.

Собравшиеся замерли, во все глаза разглядывая что-то в траве и не решаясь произнести ни слова. И как это прикажете понимать? Озадачен я был не на шутку.

– Что происходит? – спросил я.

– Пойдем посмотрим.

Неторопливо спустившись с крыльца, мы с Джоан вышли на лужайку и протолкались сквозь шеренги ученых старцев в передний ряд.

– Боже правый, – выдохнул я. – Боже правый…

Через лужайку, скользя по зеленой траве, двигалась крайне странная крохотная процессия. Замыкал ее мой старый коричневый «оксфорд», а возглавляла ее, указывая дорогу, женская туфелька – изящная белая «лодочка» на высоком каблуке. Я так и обмер, не сводя с нее глаз. Где-то я ее уже видел…

– Да это же моя! – воскликнула Джоан. – Моя собственная туфелька из лучшей праздничной пары!

Все вокруг оглянулись на нее. Морщинистое лицо Лабиринта побледнело от избытка чувств.

– Боюсь, больше не ваша, – сказал он. – Боюсь, отныне она принадлежит только самой себе.

– Потрясающе, – пробормотал один из ученых. – Вы только поглядите на них. Особенно на… э-э… на самку. Обратите внимание, что она делает.

Белая «лодочка» старательно держалась чуть впереди, в двух-трех дюймах от моего старого ботинка, жеманно маня его за собой. Стоило моему старому ботинку приблизиться, туфелька отпрянула прочь и описала в траве полукруг. На миг ботинок и туфелька замерли, словно разглядывая друг дружку, а затем мой старый «оксфорд» принялся прыгать, скакать вверх-вниз, вначале на каблуке, а затем на носке. Торжественно, с величайшим достоинством, с каблука на носок, мой ботинок двинулся вокруг туфельки и танцевал, пока не вернулся к стартовой точке.

Белая туфелька тоже разок подпрыгнула и снова медленно, неуверенно направилась прочь, то позволяя моему ботинку почти поравняться с нею, то ускользая.

– Это свидетельствует как минимум о весьма развитой системе моральных норм, – заметил некий джентльмен преклонных лет. – А может быть, даже и о наличии, так сказать, расового бессознательного. Как видите, обе особи строго следуют ритуалу, вполне вероятно, складывавшемуся на протяжении не одного столетия…

– Лабиринт, что все это значит? – спросил Портер. – Объясните же нам!

– Так вот, значит, в чем дело, – вполголоса пробормотал я. – Пока нас не было дома, ботинок вытащил ее из шкафа и поместил в Оживитель. А ведь вчера вечером я чувствовал, что за мной наблюдают. Она еще не успела выбраться наружу.

– Вот, стало быть, для чего он включил Оживитель, – добавила Джоан, шмыгнув носом. – Мне лично все это не слишком-то нравится.

Между тем ботинок и туфелька вплотную приблизились к живой изгороди. Белая «лодочка» по-прежнему манила коричневый «оксфорд» за собой, держась чуть вне пределов досягаемости его шнурков. Лабиринт шагнул к ним.

– Итак, джентльмены, можете убедиться: я нисколько не преувеличивал. Перед вами величайшее научное достижение, сотворение новой расы. Возможно, когда человечество придет в упадок, когда наше общество рассыплется в прах, эта новая форма жизни…

Наклонившись, он потянулся к ботинку с туфелькой, но в тот же миг белая «лодочка» шмыгнула в кусты живой изгороди и спряталась среди густой листвы, а коричневый «оксфорд» прыгнул за ней и тоже исчез из виду. В кустах зашуршало, затрещало и стихло.

– Я иду в дом, – сказала Джоан и направилась к крыльцу.

– Джентльмены, – слегка покраснев, заговорил Лабиринт, – это просто невероятно. На наших глазах вершится одно из величайших, из самых многообещающих событий в истории науки!

– Ну, почти на глазах, – уточнил я.

Строитель[23]

– Эй Джей Элвуд! – обеспокоенно воскликнула Лиз. – Ты нас совершенно не слушаешь. И к еде даже не притронулся до сих пор. Что с тобой, скажи на милость, творится? Порой я тебя просто не понимаю.

Ответа ей пришлось дожидаться довольно долго. Эрнст Элвуд молча смотрел в окно, в полутьму за стеклом, будто прислушиваясь к чему-то, не слышному всем остальным. Наконец он вздохнул, сел прямо, словно собираясь что-то сказать, однако задел локтем кофейную чашку и тут же отвлекся – подхватил ее, принялся вытирать с округлых боков бурые потеки выплеснувшегося кофе.

– Прости, – пробормотал он. – Что ты сказала?

– Ешь, дорогой, – велела жена, а между делом бросила взгляд на обоих мальчиков, проверяя, не прекратили ли есть и они. – Сам ведь знаешь, сколько у меня с готовкой хлопот.

Боб, старший из сыновей, от ужина не отлынивал и аккуратно резал на ломтики печень с беконом. А вот младший, Тодди, конечно же, опустил