Шайтан-звезда (Книга вторая) - Далия Трускиновская

Хурджин, благоразумно заваленный камнями, Хайсагур откопал не сразу. Он уже понял, что копыта нужно беречь. Под жалобные вопросы и разнообразные домыслы Маймуна ибн Дамдама он откатил последний мешавший ему камень – и встал перед мешком в полном недоумении.

Мешок был крепко-накрепко завязан.

И Хайсагур простоял перед ним довольно долго.

Наконец, решившись, он приподнял мешок зубами.

Нести его таким образом было крайне затруднительно. Однако и тут Аллах не оставил Хайсагуру иного пути.

И он побежал, стараясь держать голову повыше, чтобы длинный хурджин не бил его по передним коленям.

– Куда ты снова несешься, о враг Аллаха? – простонал джинн. – И почему ты все время молчишь? И что за тяжесть ты тащишь в зубах? Разве мы наняли тебя для переноски тяжестей?

Когда откосы, на которых прятались лучники, были уже совсем близко, Хайсагур перешел на шаг.

Он не мог являться перед стрелками с мешком в зубах. Такой конь сразу бы вызвал великие подозрения – и наверняка нашелся бы глупец, желающий отнять у коня мешок и узнать, что внутри.

Гуль не сомневался, что сумеет в конской плоти убежать от самого быстроногого человека, но он рисковал выронить мешок. А там, возможно, заключалось спасение и Джейран, и его самого, и мальчиков.

– Где мы, о гуль? – спросил Маймун ибн Дамдам. – Куда ты приволок меня? Ради Аллаха – мы спасены или нам угрожает погибель? Почему ты не отвечаешь, о сын греха?

Хайсагур опустил мешок наземь и стал дергать зубами за шнур, стягивающий отверстие. Ему удалось вытянуть петлю шнура настолько, что он мог тащить за нее мешок, но при этом конская морда почти касалась земли.

– О Аллах, в обычае ли у благородных коней пастись, постоянно дергая шеей? – спросил, разумеется, не Аллаха, а себя самого Хайсагур. – Я не смогу равномерно тащить этот проклятый мешок! Я могу притвориться пасущимся конем, но это не должно вызывать подозрений!

Но Аллах, видно, решил в этот день не оставлять ему излишних путей для спасения. И Хайсагур до самого заката старательно изображал пасущегося коня, понемногу подтягивая мешок все ближе и ближе к линии лучников, которых он острым конским зрением замечал то справа, то слева.

Маймун ибн Дамдам уже толковал о прелести жизни в запечатанном кувшине, который не сотрясается и не перемещается навстречу погибели.

Наконец Хайсагур оказался по ту сторону линии и доставил конское тело туда, где был спрятана его истинная плоть. И он вернулся в себя с подлинным наслаждением, и вылез из укрытия, и бесшумно подполз к коню.

– О Хайсагур, ради Аллаха – что все это значит? – напустился на него джинн. – Почему ты молчал и куда ты гонял принадлежащее мне конское тело?

Теперь голос разъяренного Маймуна ибн Дамдама звучал, как и полагалось, в голове, а не в животе Хайсагура.

– От страха я едва не захлебнулся в потоках собственного пота! – продолжал тот, напрочь забыв, что в своем теперешнем состоянии он не мог потеть и выделять иные жидкости, как это свойственно живому существу. – Я тысячу раз призывал тебя и заклинал именем Аллаха! А ты не соблаговолил даже отозваться!

– Если хочешь, чтобы тебя не слушались, проси того, что невозможно, о друг Аллаха, – миролюбиво отвечал Хайсагур. – Чем мог я ответить тебе? Конский язык для этого не приспособлен.

– Ты отнял у меня все чувства – и зрение, и слух, и обоняние! – не унимался джинн.

– Но теперь они к тебе вернулись?

– Вернулись, и я не вижу, что удерживает меня от того, чтобы растоптать тебя моими копытами!

– Зато я вижу, – копаясь в мешке, сказал Хайсагур. – Взгляни-ка на этот пенал, о Маймун ибн Дамдам! Что ты скажешь о нем?

– Скажу, что в базарный день я куплю тебе пять таких пеналов за динар, о несчастный!

– А теперь взгляни на эти слова, которые процарапаны у него на боку. Кто-то пытался их стереть, но кое-что я смог разобрать. Как ты полагаешь – это не заклинание?

– Это похоже на заклинание, о малоумный, – не утрудив себя внимательным изучением написанного, высокомерно заявил джинн. – Но пенал – самый обыкновенный, и он не из тех предметов, какими вызывают джиннов, ифритов и маридов.

– Почему ты так решил? – с некоторой обидой осведомился Хайсагур.

– Потому, что во времена Сулеймана ибн Дауда, который покорил джиннов, ифритов и маридов, связав их заклинаниями власти, еще не водилось таких бронзовых пеналов!

– Это было бы очень скверно… – пробормотал гуль. – Вглядись-ка ты в него повнимательнее и постарайся найти на нем признаки волшебства!

– На нем их нет, о несчастный, и это говорю тебе я, джинн Маймун ибн Дамдам!

Подняв глаза от пенала, на котором воистину трудно было что-то разобрать, Хайсагур посмотрел на стоящего перед ним вороного коня и покачал головой.

– Я точно знаю, что с ним связано волшебство. А ты, раз ты не можешь опознать его признаков, никакой не джинн и лишь присвоил себе прекрасное имя Маймуна ибн Дамдама, – произнес он. – И что ты за джинн, раз заключен в конское тело, словно в темницу без окон и дверей?

Тут в голове в Хайсагура как будто взорвалась аль-сихем-аль-катай – бамбуковая трубка с китайским порошком, который, будучи приближен к огню, производит оглушительный треск и разбрасывает все, к чему прикоснется.

Он не сразу понял, что это заорал возмущенный и в ярости своей подобный взбесившемуся верблюду джинн.

– Я джинн из правоверных джиннов! Я подданный Синего царя! Я принадлежу к роду Раджмуса! – вопил оскорбленный Маймун ибн Дамдам. – А ты – скверный гуль!

– Сейчас я опять войду в тебя, о глупец из рода безумцев! – пригрозил, тряся головой, Хайсагур и ухватил за повод шарахнувшегося было в сторону коня. – И погоню конское тело к ближайшей пропасти, и низвергну тело с обрыва! А сам успею вернуться в свою подлинную плоть! Что ты тогда будешь делать, о несчастный? Порази тебя Аллах, твои вопли едва не погубили мой слух!

Джинн внезапно замолчал.

– Эй, где ты, о Маймун ибн Дамдам? – позвал озадаченный Хайсагур. – Разве твоя душа от страха улетела? Прости меня, о джинн, но тут нет воды, чтобы побрызгать тебе в лицо, и нет благовоний, чтобы окурить тебя! Придется тебе прийти в чувство каким-либо иным путем!

– Мне показалось, что ты вошел в конское тело и несешься к пропасти, – помолчав еще немного, отвечал джинн. – Ради Аллаха, не делай этого! Ведь я бессилен перед тобой. Если бы ты знал мою историю, достойную того, чтобы быть записанной иглами в уголках глаз ради назидания поучающихся, ты был бы снисходительнее ко мне и моей теперешней слабости. Как ты полагаешь – легко ли мне осознавать ее и признаваться в ней?

– Клянусь Аллахом, нелегко, – согласился гуль. – А как ты оказался в таком состоянии?