Избранное - Роже Вайян

— Рванем? — предложил он и помчался вниз, но у Бионны брессанец его опередил, и на этот раз не только потому, что был сильнее: он впервые стал разумно пользоваться переключателем скоростей. Стемнело. Мари-Жанна вышивала при свете свисавшей с потолка лампы с грузом, которую она могла опустить или поднять, в зависимости от того, насколько тонка была работа.

Мари-Жанна угостила молодых людей пьяными вишнями. Вернулась с фабрики ее мать и сказала:

— Вам не везет. Профсоюз только что принял решение объявить забастовку… Сейчас заказов маловато, и старик Морель не собирается уступать… это может продлиться до бесконечности, как в сорок седьмом году. Мы тогда бастовали девять недель… Свадьбу придется отложить.

— Я должен внести задаток до двадцатого ноября, — проговорил Бюзар.

Он заплатил триста семьдесят пять тысяч наличными при подписании контракта и выдал вексель сроком до 20 ноября. Ему до того не хотелось затягивать свое пребывание у пресса, что он отказался продлить срок векселя до 31 декабря, как предлагал владелец снэк-бара.

— Вы с ним договоритесь, в таких случаях всегда дают отсрочку, утешала его мать.

— А если он откажется отсрочить? — спросил Бюзар.

Никто не ответил.

— До чего же все это нелепо! — воскликнул Бюзар. — Мне оставалось только тринадцать дней. А почему они объявили забастовку?

— Ты же знаешь, — ответила мать Мари-Жанны. — Новая система охлаждения увеличивает производительность на пятьдесят процентов. Морель сам прибавил десять франков в час, Профсоюз требует двадцать франков.

Бюзар повернулся к Мари-Жанне.

— Какое мне до этого дело? Ведь я-то не останусь на фабрике…

Мари-Жанна продолжала вышивать. На лице ее ничего нельзя было прочесть.

Бюзар обратился к ее матери:

— Даже если Морель и пойдет на эту надбавку, я не выиграю ни одного дня.

— Ты уходишь, а другие-то остаются, — сказала мать.

Бюзар снова обратился к Мари-Жанне.

— Но я-то ухожу. Забастовка там или нет, я все равно буду продолжать работать, пока не кончится мой срок. А потом смоюсь.

Мари-Жанна подняла голову.

— Так нельзя, — сказала она.

— Почему это нельзя?

— Ты сам прекрасно знаешь, что так нельзя поступать.

Бюзар не ответил. Он сел у стола, напротив Мари-Жанны, и обхватил голову руками.

— Почему нельзя? — вмешался брессанец.

— Хватит того, что вы вдвоем выполняете работу троих рабочих, — сухо сказала Мари-Жанна.

— А если наш заработок нас устраивает, имеем мы право поступать, как нам вздумается? — проговорил брессанец.

— А если вам заплатят за то, чтобы вы стали шпиками, вы тоже имеете право поступать, как вздумается, да?

— Не ругай его, — заступилась мать. — Он же крестьянин. Как он может понять? Ведь он впервые работает на фабрике.

— А я вот никогда не работала на фабрике, — сказала Мари-Жанна, — и наверняка никогда не буду работать. Но почему-то понимаю.

— Ты другое дело, ты дочь рабочих, — ответила мать.

— Мои родители тоже рабочие, — проговорил Бюзар. — И все равно я пойду на фабрику, будет забастовка или нет, до тех пор, пока не отработаю свой срок. А потом уеду.

— Уедешь один, — сказала Мари-Жанна.

— До чего же глупо все получается, — возмущался Бюзар. — Ведь мне осталось всего тринадцать дней.

— А я никогда и не верила, что мы получим этот снэк-бар, — ответила ему Мари-Жанна.

— Он будет нашим, — твердо заявил Бюзар. — Забастовка ничего не изменит. Отсрочим вексель на несколько дней.

— Еще что-нибудь случится.

— Ты кого хочешь доведешь до отчаяния.

— Да перестаньте, будет у вас этот американский кабак, — сказала мать. — Всего-то несколько лишних дней. Мари-Жанна напрасно вас огорчает. Просто мы с ней привыкли ко всяким горестям…

Тем временем рабочие делегаты отправились к Жюлю Морелю.

— Бастуйте себе на здоровье, — ответил им старик. — Вы мне даже окажете услугу. Заказов-то нет… Если вы не объявите забастовку, я буду вынужден уволить часть рабочих.

— Я читаю по-английски, — сказал ему в ответ Шатляр.

— Что ты этим хочешь сказать?

Фабрикант и секретарь профсоюза издавна были на «ты». Они изучили друг друга так же хорошо, как старый браконьер зайца, которого он никак не может поймать, и как заяц — браконьера.

Шатляр внимательно следил за французскими и иностранными газетами промышленников. Английский и немецкий языки он выучил в тюрьме, где сидел с 1940 по 1942-й год (ему удалось бежать в тот момент, когда немцы начали оккупацию южной зоны). Из газет он недавно узнал, что «Пластоформа» получила значительный заказ от крупной американской фирмы на выгодных по сравнению с ценами на французском рынке условиях. Все это Шатляр выложил и сказал в заключение:

— Дай нам наши двадцать франков. Ты на этом не проиграешь. А зато насолишь конкурентам — рабочие остальных фабрик в свою очередь потребуют надбавки…

Они еще поспорили, но уже для проформы. Жюль Морель должен был выполнить заказ к определенному сроку, и Шатляр об этом догадывался. Рабочие делегаты настаивали на своем, и Морель согласился на двадцатифранковую надбавку. Забастовка не состоялась.

Седьмого ноября, ровно в полдень, как и было намечено дирекцией, работа в цехах «Пластоформы» возобновилась.

Брессанец пошел в первую смену.

Увеличение темпа его не беспокоило. Работа на прессе была для него настолько легкой, что он не относился к ней как к настоящему труду; вся эта цепь движений: поднять, вынуть, опустить, отсечь, разъединить, сбросить — не требует никаких усилий, а то, что не требует усилий, — не труд. Необходимость проделывать все шесть движений в двадцать секунд вместо сорока ничего не меняет. Ноль плюс ноль равен нолю. По правде говоря, он до сих пор еще не понял, что это и есть та работа, за которую ему платят деньги.

В бресской деревне, где он прожил всю жизнь, когда долго нет дождя, кюре предлагает своим прихожанам устроить крестный ход, чтобы умилостивить небо. Крестьяне шутят: «Вот я, чтоб вызвать дождь, мочусь на землю». Но все же большинство принимают участие в крестном ходе. Хотя, возможно, они считают, что помочиться на землю тоже помогает, чтобы вызвать дождь.

Для брессанца работать на фабрике это то же, что принимать участие в крестном ходе. А то, что ему платят сто шестьдесят франков в час за эти движения, но требующие никаких усилий, — просто чудеса. Но ему очень не нравится профессия прессовщика, он и не считает ее настоящим ремеслом. Работать у пресса так же скучно, как слушать проповедь в церкви. С его точки зрения, только врожденный лентяй способен заниматься этим всю жизнь. Для него пребывание на фабрике — одно из тех необыкновенных приключений, которые случаются с новобранцами в год их призыва. Когда-нибудь он будет рассказывать, как он в тот год на банкете, устроенном 29 января, выпил девятнадцать литров вина и два литра виноградной водки, как он первым пришел на велогонках города Бионны и как ему выдали триста двадцать пять тысяч франков за то, что он в течение полугода ежедневно простаивал по двенадцать часов забавную мессу без органа.

Одной из особенностей, характерных для Франции начала второй половины XX века, было то, что бок о бок, в одном и том же цеху, на одной и той же фабрике работают такой вот брессанец, для которого выполняемый им труд некая магия, и Шатляр, который готовится к забастовке, изучая положение на рынках. Кстати, если бы брессанец пробыл на фабрике дольше, а главное если бы он перешел в механический цех, где изготовляют формы — работа, требующая точности и смекалки, и если бы товарищи немного подзанялись им, он приобрел бы если не зрелость Шатляра, то, во всяком случае, его образ мышления. Да и в его деревне многие парни перестали верить в колдовство в тот день, когда научились ремонтировать мотор своего трактора. (До тех пор пока хозяин умеет лишь заправить свою машину горючим, маслом и водой, а едва она портится, призывает на помощь чудотворца-механика, трактор остается предметом магическим.)

Но у родителей нашего брессанца трактора не было, земли у них мало и мало денег для этого, а с тех пор как брессанец жил в Бионне, работал по двенадцать часов в сутки и все остальное время спал, у него еще не было возможности познакомиться с рабочей философией. Он не собирался задерживаться в Бионне; еще и поэтому его мало беспокоило увеличение темпа работы.

Он даже получал от этого какое-то удовольствие. Ожидание, когда загорится красный глазок, после того как карета уже сброшена в ящик, было для него самой скучной частью ритуала.

Бюзар пришел немного раньше четырех часов.

— Дело пошло быстрее, — радостно сообщил ему брессанец.

— Вот если бы нам платили сдельно, это было бы замечательно, — ответил Бюзар. — А на почасовой оплате нас облапошивают.