Сороковник. Части 1-4 - Вероника Горбачева

Или у нас с ним действительно что-то было? И в нём просто взыграл инстинкт собственника? И скоро я дождусь заветных слов: «Так не доставайся же ты никому»?

Бред какой-то. Какой ментальный блок? Нет на мне ничего, я же чувствую…

И стопорюсь, не дойдя до крыльца: а ведь те блоки, что сэр Майкл недавно снял — и Галин, и тот, неизвестно кем поставленный — я поначалу тоже не ощущала, только после снятия поняла, что они были. Поэтому «чувствую — не чувствую» — не критерий. Но что он говорил о нашем знакомстве, достаточно тесном? Не верю. Быть не может. Я — и Мага? Да через пару дней мы поубивали бы друг друга, не говоря уж о серьёзных отношениях, на которые он вовсе не прозрачно намекал.

Или когда-то он был другой? Или я — не такая?

Не верю.

Ветер щелкает меня в лоб берёзовым листом, и я спохватываюсь. Нечего тормозиться, давно пора Яна сменить на дежурстве; цел он там ещё? Впрочем, если собакина меня встретила, значит к ней, как к крайнему средству, пока не прибегали. Пошли, Нора, проверим.

Вот он, жив-здоров, наш юный рыцарь. Правда, измождённый, весь в поту, как будто не воспитателем работал, а мешки с песком ворочал. Как я их с Гелей над рисованием оставила, так и застаю. Он царапает что-то в тетрадке, девочка — в своей, не отстаёт, друг к дружке заглядывают, сравнивают, и так увлеклись, что меня не замечают. Приходится громко постучать в уже закрытую дверь. И, судя по облегчённому вздоху Яна, по загоревшимся глазёнкам Гели, оба несказанно рады моему приходу.

А я пытаюсь вникнуть в то, что увидела.

— Ян, ты тоже рисуешь?!

Он даже глаза к потолку поднимает, мученик.

— Попробуй ей откажи. Думал делами заняться, так она за мной по пятам ходит, карандаш суёт и не отвязывается. Пришлось вот… Я рисую — она за мной повторяет, тогда уж и сидит спокойно. Больше мне делать нечего, кроме как ерундой всякой заниматься. — Захлопывает тетрадь, а я поспешно протягиваю руку.

— Дай посмотреть! — Натыкаюсь на взгляд исподлобья. — Ну, что тебе, жалко, что ли? Я-ан!

Он уступает с неохотой. А я листаю страницы — и испытываю лёгкое потрясение. Ерундой всякой занимался… скромник.

Желтоватая бумага не слишком хорошего качества, это её зрительно старит, как будто в руках не простая амбарная книга, а раритетный альбом из музейной витрины. Будто изъял из-под толстого стекла древность трёхвековой давности — и перед глазами оживает то, чего не встретишь в сегодняшнем дне, что давно отжило и осталось лишь на пожелтевших крошащихся листах. Бронированные кони сшибаются грудь в грудь, летят из-под копыт искры, кажется, что сама земля встаёт на дыбы. Скалятся грозные боевые псы, тоже в доспехах, лёгких, кожаных, с нашитыми металлическими бляхами. Даже Нора вписывается весьма органично, защищённая кольчужной попоной и шипастым ошейником; вид у лабрадорши получается весьма грозный.

А вот и оружие! Мальчишки обожают рисовать такие вот игрушки. Начинается, конечно, с того, что каждый день у малого на виду: с копий, дротиков всяко разных, Васютино знаменитое копьё тоже здесь. Дальше идут щиты: круглый, овальный, каплеобразный — русичей, треугольный — рыцарский. Сабли… ну, в этих я ничего не понимаю, в игре не пользовалась. Палаш, двуручник, короткий меч… А вот, кстати, и мой, впрочем, теперь уже Аркадия, в нескольких ракурсах, целиком и фрагментами — рукоять, часть гарды с камнем. Это какая же у художника зрительная память, сколько мелких деталей воспроизведено, а ведь он видел этот клинок не дольше, чем я! Должно быть, меч этот не только на Магу произвёл впечатление.

Ян не пользуется ни штриховкой, ни светотенью, он сразу схватывает объекты единой линией, контуром. Не знаю, как называется эта техника, но припоминаю невероятно похожую манеру письма Нади Рушевой, талантливой девочки, едва дожившей до семнадцати. И такими же лаконичными линиями Пикассо отправил в вечность свою Голубку.

И вроде бы вся жизнь этого подростка на виду: хлопочет себе по хозяйству, воинскому делу обучается — настойчиво, как муравей, не пропуская ни дня; собирается в квест, ворчит на меня и потихоньку опекает… и всё это время, оказывается, загоняет свой талант куда подальше. Ни разу за это время я не видела, чтобы…

Впрочем, это можно понять. Не думаю, чтобы его дядька, воин до мозга костей и ваяющий из племянника своё подобие, отнёсся бы к рисованию снисходительно. Баловство это, сказал бы. Разве этим мужчина должен заниматься?

Закрываю тетрадь, Ян тотчас её отбирает. А я до сих пор не могу отделаться от впечатления, что заглянула в совсем другой необычный мир. В чужую душу заглянула.

— Ты хоть сам понимаешь, насколько это хорошо? Да у тебя свой Дар, художественный! Вот не ожидала!

Он только усмехается.

— Дар… А кому он тут нужен? Вон Гельке в самый раз, чем ещё девчонке от скуки заниматься? Сама посмотри, что у неё получается.

Да? Она тоже чем-то меня удивит?

Удивляет. Тем, что крепко-накрепко прижимает свою тетрадку к груди и мотает головой. Мол, не отдам, не проси. В глазах — слёзы, натуральные. Видно, какой-то секрет появился, смотри-ка…

— Ладно тебе, Гель, — озадаченно говорит Ян. — Я же глядел, и ничего…

В это время в парадную дверь барабанят. Неохота идти к дальнему входу, и мы с Яном высовываемся прямо из кухни. На крылечке нетерпеливо пристукивает ножкой молодой человек в белом, с трогательной алой гвоздикой в петлице. Это что ещё за птица? И нарядец похожий где-то я уже видела, не далее, как сегодня… Костюмчик проще, чем у Мишеля, но смотрится импозантно. Ба-а, да это наверняка посыльный! Заметив меня, расшаркивается, а у самого глаза так и разбегаются от любопытства: нечасто, видать, приходится посещать этот сектор.

— А-а, мои покупки пожаловали! — сообщаю своим обрадовано.

Потому что вижу в полуоткрытую створку ворот небольшой возок, запряженный парой белых пони. Возница на козлах тоже в белом, между прочим. Униформа у них такая, что ли? Лицо фирмы? Неважно. Главное, что двое-трое — не как один, вот они-то в четыре руки мне сейчас шустренько всё барахло перетаскают. Показываю ребятам, куда разгружаться, и пока они заносят коробки, пакеты и свёртки, зову Гелю посмотреть лошадок. Если Нора на неё так благотворно действует, то и пони пойдут на пользу. А чтобы наладить общение, прихватываю с кухни горбушку чёрного хлеба.

Геля восторженно гладит коняшек по гривам, по гладким атласным шеям, заглядывает во влажные чёрные глаза. Лошадки жмурятся от удовольствия, прядут ушами и тянутся к ней. Учу Гелю, как нужно предлагать угощение: с ладони, отогнув подальше пальцы, чтобы случайно зубами не прихватили; и она с удовольствием скармливает весь мой запас. Пытается плести косички в гривах, любуется упряжью, сочувствует, что приходится бедняжкам пони грызть железные удила… Долго потом они не могут расстаться друг с другом.