Источник. Книга 1 - Айн Рэнд

— А, это ты, — сказал он. — А мы подумали, сторож. Что ты здесь делаешь так поздно?

— Добрый вечер, мисс Франкон, — сказал Рорк. Она коротко кивнула. — Стив, извини, что прервал.

— Ничего. Дело у нас не очень ладилось. Доминик никак не возьмет в толк, чего я хочу от нее сегодня. Присаживайся, Говард. Кстати, который час?

— Половина десятого. Если вы остаетесь дольше, то не прислать ли вам поесть?

— Не знаю. Давай закурим.

В мастерской был некрашеный деревянный пол, виднелись стропила под крышей, в углу теплилась чугунная печка. Мэллори ходил по мастерской как полноправный хозяин; лоб у него был перепачкан глиной. Он нервно затягивался сигаретой, расхаживал взад-вперед.

— Хотите одеться, Доминик? — спросил он. — Вряд ли мы сможем что-нибудь еще сделать сегодня.

Она не ответила. Она стояла и смотрела на Рорка. Мэллори дошел до конца помещения, повернул обратно и улыбнулся Рорку:

— Что же ты, Говард, раньше к нам не заглядывал? Конечно, если бы я был по-настоящему занят и дело спорилось, я бы тебя и на порог не пустил. Кстати, что ты тут делаешь так поздно?

— Просто сегодня захотелось взглянуть. Раньше не получалось.

— Стив, это — то, что вам надо? — внезапно спросила Доминик. Она сняла халат и нагая встала на возвышение.

Мэллори перевел взгляд от нее к Рорку и обратно. И тут ему открылось то, над чем они бились целый день. Он видел перед собой ее тело, прямое и напряженное; голова была откинута назад, руки она держала ладонями наружу. Та же поза была у нее и раньше, но теперь ее тело ожило, и ожило настолько, что, казалось, трепетало, неся ему весть, которую он все время хотел услышать; гордая, благоговейная, восторженная, она внимала явившемуся ей видению и вся отдалась ему в тот высший миг, после которого образ качнется и распадется. Сейчас же все в ней светилось открывшимся ей миром.

Сигарета Мэллори дугой полетела прочь через все помещение.

— Держать! Держать, Доминик! — закричал он. — Именно так держать!

Он был на рабочем месте раньше, чем сигарета упала на пол.

Он работал. Доминик стояла не шелохнувшись. Рорк, не отрываясь, смотрел на нее, прислонившись к стене.

В апреле стены храма ломаной линией поднялись над землей. Лунными ночами они сияли мягким, размытым светом подводных глубин. Вокруг них, на страже, стоял высокий забор.

После рабочего дня на площадке часто оставались четверо: Рорк, Мэллори, Доминик и Майк Доннеган. Майк работал на всех стройках Рорка.

Они усаживались в мастерской Мэллори после того, как все уходили. Незаконченная статуя была покрыта мокрой тканью. Дверь сарая оставалась открытой, впуская тепло весенней ночи. Снаружи над входом нависла ветка дерева с тремя новыми листочками, видневшимися на темном фоне неба, в котором звезды дрожали, как капли воды на краях листьев. В помещении не было стульев. Мэллори возился у чугунной печки, готовя сосиски и кофе. Майк сидел на подиуме, покуривая трубку. Рорк растягивался на полу, опершись на локти. Доминик сидела на табурете, закутавшись в халат из тонкого шелка, опустив босые ноги на половицы.

О работе они не говорили. Мэллори рассказывал невероятные истории, от которых Доминик заливалась детским смехом. Разговор шел ни о чем, значение имели только звук голосов, радость теплых интонаций, полная раскованность поз. Здесь были просто четыре человека, которым нравилось быть вместе. Стены, поднимавшиеся в темноте за порогом мастерской, давали им право на отдых, на веселье — там было их творение, над которым они вместе трудились. Казалось, само строение чуть слышно резонирует в такт их голосам, сливая их в единую гармонию. Рорк хохотал так, как Доминик еще не доводилось слышать, — юным, беззаботным смехом.

Они оставались там допоздна. Мэллори разливал кофе в случайное собрание разносортных потрескавшихся чашек. Запах кофе смешивался с запахом весенней листвы.

В мае остановилось строительство отеля «Аквитания».

Двое из заказчиков разорились в результате неудачных биржевых операций, на капиталы третьего был наложен арест в связи с тем, что ему был предъявлен иск по поводу какого-то наследства; четвертый присвоил чьи-то акции. Корпорация лопнула, запутавшись в сетях бесконечных судебных разбирательств, которые могли затянуться на годы. Незавершенная стройка была заморожена.

— Я должен распутать этот клубок, даже если мне придется кое-кого отправить на тот свет, — заявил Кент Лансинг Рорку. — Я переведу стройку на себя. Когда-нибудь мы с тобой закончим ее, ты и я. Но потребуется время. Возможно, немало времени. Не стану призывать тебя потерпеть. Такие, как мы с тобой, не дотянули бы и до шестнадцати лет, если бы не обзавелись терпением китайского палача. И шкурой, крепкой, как броня дредноута.

Сидя на краю стола Доминик, Эллсворт Тухи посмеивался.

— Неоконченная симфония, слава Всевышнему, — сказал он.

Доминик использовала эту фразу в своей колонке. «Неоконченная симфония на южной окраине Центрального парка», — написала она. Она не написала «слава Всевышнему». Выражение прижилось. Люди обращали внимание на странное зрелище: дорогостоящая коробка стоит на людном месте с пустыми глазницами окон, полуприкрытыми стенами, голыми балками. Когда спрашивали, что это, люди, которые никогда не слышали ни о Рорке, ни об истории строительства, с иронией отвечали: «А, это неоконченная симфония».

Рорк приходил сюда поздно вечером, останавливался на другой стороне улицы, под деревьями парка, и смотрел на черный, мертвый каркас, выпадавший из цепи ярко светящихся зданий, ломавший ритм городского ландшафта. Его руки начинали двигаться, как они двигались над глиняной моделью; на таком расстоянии зияние в цепи можно было скрыть ладонью; он инстинктивно завершал сооружение, но под рукой был только воздух.

Иной раз он заставлял себя пройтись по зданию. Он ходил по подрагивающим доскам, перекинутым над пустотой, по комнатам без потолков и дверей, выходил на край открытых, без стен, площадок, где арматура выпирала наружу, как кости из лопнувшей кожи.

В глубине первого этажа, в закутке, нес вахту старый сторож. Он знал Рорка и не мешал ему бродить по зданию. Один раз он остановил Рорка на выходе и неожиданно сказал: «У меня когда-то чуть было не появился сын. Он родился мертвым». Что-то .побудило его произнести это, и он смотрел на Рорка, не очень понимая, что хотел сказать. Но Рорк улыбнулся ему, прикрыв глаза, положил руку на плечо старика вместо рукопожатия и пошел прочь.

Так было несколько первых недель. Потом он заставил себя забыть «Аквитанию».

Однажды вечером в октябре Рорк и Доминик вместе обошли завершенный храм. Через неделю было назначено торжественное открытие — через день после приезда Стоддарда. Никто еще не видел храм, кроме тех, кто был занят на его сооружении.

Вечер был ясен и тих. На строительной площадке было пусто, безлюдно. Красный свет заката на известковых плитах походил на свет первых солнечных лучей.

Они стояли и смотрели на храм, потом вошли внутрь и становились перед мраморной статуей. Они ничего не говорили друг другу. Тени в замкнутом пространстве вокруг них, казалось, были созданы той же рукой, которая возвела эти стены. Потоки меркнущего света струились в мерном ритме и звучали как голоса переменчивых теней на стенах.

— Рорк…

— Да, моя бесценная?

— Нет… ничего…

Они направились к машине, крепко держась за руки.

XII

Открытие храма Стоддарда было назначено на первое ноября. Агент но связям с пресгой проделал большую работу. О событии было много разговоров, говорили о Рорке, об архитектурном шедевре, который обогатит город.

Утром тридцать первого октября Хоптон Стоддард возвратился из своего кругосветного путешествия. В порту его встретил Эллсворт Тухи.

Утром первого ноября Хоптон Стоддард сделал заявление, что открытие храма не состоится. Никакого объяснения дано не было.

Утром второго ноября нью-йоркское «Знамя» вышло с колонкой Эллсворта Тухи «Вполголоса». Подзаголовок был — «Святотатство». Говорилось там следующее:

«Настало время, — морж сказал, —

О многом поболтать:

О лодках, Рорке, сапогах…

Капусте, королях…

И правда ль то, что лед горяч

И может Рорк летать.

Не наше дело, перефразируя философа, который нам не по душе, служить мухобойкой, но, когда муха раздувается до колоссальных размеров, долгом честного человека становится уничтожить насекомое.

Последнее время много говорилось о некоем Говарде Рорке. Поскольку свобода слова, наше священное достояние, включает и свободу злоупотреблять нашим временем и вниманием, в таких разговорах не было бы большой беды, если, конечно, не считать того, что можно найти гораздо более разумную трату сил, чем обсуждение человека, которому пока нечего поставить себе в заслугу, кроме одного Сооружения, которое было начато, а затем брошено. Повторяю, беды бы не было, если бы фарс не обернулся трагедией — и обманом.