Там, где меняют законы - Юлия Латынина

Семин тоже дважды не платил ей, за отделку одного офиса и другого офиса, а когда он в третий раз позвал ее делать квартиру, они наконец познакомились лично и Семин почему-то заплатил.

Тогда же Семин взял на себя все переговоры. Впрочем, и переговоров-то особых не было: в присутствии охранников Семина все перестали охальничать с ресторанами, но стали платить деньги, и деньги эти несли только что не вперед заказа. Сейчас клиентов как вымело помелом. Одни тушевались, не будучи в силах предугадать реакцию Семина, других пугали слухи, распространяемые Шубиным и Казанцевым, третьи слышали какую-то неясную историю о конфликте с Малютой.

Фирма Елены, доселе занимавшая помещение в одном из семинских зданий, переехала в другой дом. Сотрудники — а их всего-то было человек шесть, — потихоньку разбрелись в поисках другой работы, прихватив на всякий случай сделанные Еленой эскизы.

Окончательный крах наступил 17 августа, когда банк, в котором фирма держала счет, а Елена — деньги, прекратил платежи. Банк, разумеется, принадлежал Семину, то есть в марте Семин из руководства банка вышел и нигде формально не светился, но на самом деле банк контролировал Семин. Счета фирмы были переведены туда, когда роман Семина и Елены был в самом разгаре, а потом забрать деньги Елене как-то не пришло в голову.

Елена могла бы позвонить Семину, и тот, может быть, деньги бы отдал. Она умирала — так ей хотелось позвонить и встретиться, но звонить и встречаться по такому поводу казалось ей более чем невместным.

В конце сентября, когда все дни слились в сплошную грязную пелену, в квартире Елены неожиданно раздался звонок. Звонивший спросил Елену Сергеевну.

— Это я, — ответила Елена.

— Вы меня вряд ли помните, — сказал человек по ту сторону трубки, — но меня зовут Антонович, Михаил Игнатьевич Антонович. Вы когда-то оформляли ресторан, где я был совладельцем, а теперь у меня собственный клуб «Капитолий» и я хотел бы поручить интерьер вам.

Елена, как ни странно, помнила Антоновича. Это был неприметный господин среднего роста с самодовольным лицом и маленькими руками, из числа тех странных людей, при взгляде на которых чиновник сразу думает, что этот человек принес ему взятку, а женщине сразу кажется, что вот сейчас ее притиснут и начнут лапать.

Клуб Антоновича оказался гибридом кабака и борделя. В нем было два этажа, на первом размещался небольшой обеденный зал и еще комнатка для игроков. Когда Елена поднялась на второй этаж, она увидела там коридор, по правую сторону которого тянулись пустые квадратные комнаты.

— А это зачем? — уточнила она.

— А это если клиент захочет уединиться со спутницей, — безо всякого смущения объявил Антонович. — Это тоже, разумеется, надо оформить. Закатил глаза, причмокнул языком и, приблизив свое лицо к лицу Елены так, как будто он хотел лизнуть ее в щеку, сказал:

— Роскошно оформить.

Елене стало ужасно противно, но делать было нечего. Это был единственный заказ, который поступил ей в течение этого месяца. Ей надо было на что-то жить. И надо было как-то возвращаться к жизни.

Елена отделала основной зал всего за месяц. Идею отделки предложил Антонович: он вообще оказался довольно капризен. Он хотел, чтобы стены были расписаны сценками на тему еды, и Елена так их ему и расписала. Антонович был очень доволен, особенно одной картинкой, где была изображена Россия в виде тушки быка, и поверх было написано: «схема раздела тушки».

Пока Елена работала, Антонович повадился приходить в зал. Он стал приходить особенно часто, когда Елена была на лесах наверху, и смотрел на нее снизу. Елена обычно любила носить длинные удобные юбки, но, обнаружив снизу лесов Антоновича, она стала приходить в брюках. Антонович был этим не очень-то доволен.

Когда отделка интерьера была закончена, Антонович отдельно встретился с Еленой за ужином в ресторане и тот, доверительно наклонившись к Елене и почти щекоча языком ее ухо, сказал, что это прекрасная работа.

— Но остались еще комнаты наверху, — чмокнул Антонович.

Елена внутренне перекосилась и показала ему наброски. Это был обычный гостиничный интерьер: широкие кровати, затянутый ковролином пол и зеркала.

— Не, так не пойдет, — сказал Антонович, едва взглянув на рисунки. — Что за дела? У меня должно быть уникальное заведение. Запоминающееся заведение. А не номер в гостинице «Советский Нарым». Я хочу, чтобы ты расписала стены, так же, как в зале.

— В каком смысле — так же? — уточнила Елена.

— А вот в каком.

Антонович, плотоядно улыбаясь, выложил перед Еленой на стол пачку фотографий. Все это были довольно похабные снимки. Видимо, не снимки даже, а кадры из какого-то порнографического фильма. Как правило, количество участвующих в сцене было больше двух.

— Вот так и распиши, Ленусик, — сказал Антонович, подмигивая, — чтобы здесь, значит, кушали, а там — любили.

Кровь бросилась Елене в лицо.

— Я не собираюсь рисовать ничего подобного, — заявила Елена.

— Значит, на этом наш контракт кончился, — сказал Антонович.

— Ради бога. Заплатите мне деньги за отделку зала и ищите себе кого хотите, чтобы он отделывал ваш бордель.

— С чего это я должен платить тебе деньги? — спросил Антонович, — у нас в контракте было записано, что ты обязуешься отделать все помещения. Ты контракта не выполнила, и денег ты ни копейки не получишь.

Плотоядно облизнулся и пристально оглядел Елену, тасуя руками глянцево посверкивающие снимки.

Прошло некоторое время, и клуб «Капитолий» вступил в строй, известив об этом объявлениями в городских газетах и ненавязчивой, но куда более эффективной рекламой в узком кругу городской элиты.

Елена так и не получила своих денег: Антонович не отвечал на ее звонки, а когда она пришла к ресторану, двое вышибал выкинули ее вон. Елене показалось, что в одном из вышибал она узнала паренька, которого видела в охранниках Малюты, и ей даже подумалось, что поведение Антоновича, очень возможно, это последняя порция мести со стороны Вырубова. Потом она, впрочем, укорила себя во вздорной мнительности — Вырубов наверняка давно забыл о ее существовании. Если она когда-то и интересовала бандита, то исключительно как любовница Семина. А Антонович — что ж, с Антоновичем все было ясно. В жизни Елены это был не первый Антонович, который не получил того, чего пожелал, и почему-то считал себя вправе обойтись с недоставшейся ему женщиной как с кинувшим его контрагентом.

После этой гадкой истории Елена заболела. Неделю она лежала с температурой сорок, а когда она поправилась, оказалось, что она больше не может различать цвета. Весь мир стал черно-белый, как на старой кинопленке. Сначала Елена надеялась, что зрение вот-вот восстановится, но шли дни, мир оставался черно-белым, и Елена поняла, что с ее профессией архитектора и художника покончено навсегда.

Больше она ничего не умела.

В конце ноября Елена вновь пришла в «Капитолий». Она оделась в черное вечернее платье и замшевые сапоги с изящными каблучками и пушистым, чуть потертым верхом. За эти несколько месяцев она сильно исхудала, и платье висело на ней, как на вешалке, а ее карие глаза, наоборот, стали еще больше и лихорадочно сияли из двух темных провалов бледного заострившегося лица. Свою машину Елена предусмотрительно оставила за углом. Расчет оправдался: охранник у входа не заметил ее, она проскользнула внутрь с несколькими гостями и уселась за столик в глубине помещения. Зал медленно заполнялся народом, под потолком, разбрасывая блики, крутился стеклянный шар, и на эстраде музыканты уже настраивали инструменты.

Официант подал ей кожаную папку с меню и осведомился, что она будет пить, и Елена попросила его позвать Антоновича. Елена рассеянно листала меню, смотрела на холеных женщин, чинно рассаживающихся по столикам в сопровождении пузатых кавалеров, и чувствовала себя как ребенок, который наблюдает сквозь аквариумное стекло за совершенно чужой и такой красивой жизнью вуалехвостых рыб, морских коньков и колышущихся водорослей. И то, что этот мир стал из цветного черно-белым, делало его вдвойне чужим и незаконченным, как брошенный второпях чертеж.

Елена рассчитывала, что Антонович не захочет скандала в разгар вечера, и оказалась права. Антонович бочком, по-рыбьи, обогнул стол и присел рядом с ней.

— Я пришла за деньгами, — сказала Елена.

Антонович помолчал и оглядел Елену жадными плотоядными глазами. Елена опустила глаза, чтобы проверить, не расстегнулись ли у нее пуговки на платье и не стало ли оно прозрачным.

— Леночка, — сказал Антонович, — я очень рад, что ты пришла. Все еще можно уладить. Я, Леночка, очень хотел бы с тобой дружить.

— Мне не нужна ваша дружба. Мне нужны деньги.