Звезды над Шандаларом - Владимир Васильев

— Он дотрагивался до книги. Я видел. Возможно, даже не в первый раз.

— И что ты хочешь от меня?

— Проследи за ним, — шепотом попросил Унсуе. — Я так больше не могу.

— Не можешь чего? — жестко спросил я. — Не можешь молчать, когда твои читатели идут на смерть?

Унсуе враз стал казаться даже не старым — дряхлым.

— Раньше, выходит, мог? — продолжал я. — А, книгочей? Что это с тобой вдруг случилось?

Я понимал, что поступаю жестоко. Но остановиться не мог.

Некоторое время мы просидели в звенящем молчании. Наконец я слегка оттаял.

— Сколько у нас времени? У нас... и у него?

— Не знаю, — все еще шепотом ответил Унсуе. — Думаю, с неделю.

— Где он живет?

— В студенческом приходе Санта-Розалины, невдалеке от собора. Знаешь где это?

— Знаю, — вздохнул я. — Как, говоришь, его зовут? Родриго Эчеверья?

— Рикардо. Рикардо Эчеверья, — поправил меня книгочей. Впрочем, я прекрасно запомнил имя и с первого раза. Я ведь сыскарь все-таки, а не выживший из ума нищий с Муэрта Фолла.

— Ладно, — отрезал я. — Я займусь этим. Постарайся никуда не отлучаться из своей норы, ты можешь мне понадобиться в любое время, — я встал и бросил на стол медную монетку.

— И вот еще что, — добавил я несколько мягче. — Прости, что я был с тобой так резок, Ксавьер Унсуе...

Мне показалось, что от меня испуганно отшатнулось что-то огромное и темное. Словно заметило во мне нечто губительное для себя.

М-да. И это называется, я никаких странностей около себя не замечаю.

За неделю я изучил жизнь Рикардо Эчеверья буквально по часам. Чем занимается, куда и когда ходит, когда спит, когда есть — словом, все-все-все. Я не мог не заметить, что ведет он себя не совсем обычно — часто замирает на улицах, словно в задумчивости, а потом в друг начинает недоуменно вертеть головой, словно не может понять где находится и как здесь очутился. Знакомые его тоже отметили, что Рикардо последнее время стал рассеян и часто не замечает вопросов, с которыми к нему обращаются. Отец Гонсалио, который преподавал в Санта-Розалине философию, слово господне и литературу все это подтвердил, и высказал предположение, что юноша просто устал.

Мне так не казалось. Друзей у Рикардо было немного, и, слава богу, никто из них не знал о природе моих истинных занятий и интересов. Я что-то сочинил им о причинах, по которым якобы разыскиваю Рикардо и едва успел отделаться от них и затеряться в толпе, когда сам Рикардо показался вдали на улице. Он брел, повесив голову, в сторону студенческого прихода; брел с северо-востока. Библиотека Ксавьера Унсуе находится именно там.

Я внимательно наблюдал за ним из-за палатки торговца свечами.

Вот на ком печать безысходности видна была с первого взгляда — такой вид бывает у неизлечимо больных.

Я впервые разглядывал Рикардо Эчеверья так близко.

Он миновал ворота прихода, рассеянно кивнул старику-привратнику, и, прижимая локтем небольшой сверток, направился ко входу в камчой.

Почти сразу же я заметил и Ксавьера Унсуе. Неуклюже пытаясь казаться незамеченным, он шел следом за Рикардо; при этом старый книгочей смешно вытягивал шею и старательно вертел головой. Я поспешил ему навстречу.

Меня он не заметил — я подождал, пока Унсуе пройдет мимо и легонько дернул его за рукав.

Книгочей вздрогнул и обернулся. Затем облегченно выдохнул.

— Это ты, Веласкес! Как вовремя я на тебя наткнулся!

Я не стал уточнять — кто на кого наткнулся в действительности.

— Эчеверья взял книгу! «Око бездны» сейчас у него! Подумать только, я в первый раз заметил пропажу книги раньше, чем пропажу своего читателя...

Унсуе так исступленно и так громко шептал, что прохожие стали оборачиваться, я потянул его с площади прочь, в тихое место под оливками напротив собора.

— Думаешь, это знак, что он собирается направиться в Эстебан Бланкес? — спросил я, когда уверился, что посторонние уши нас не услышат.

Унсуе взглянул на меня, как на умалишенного.

— Конечно! Зачем еще ему книга?

Я пожал плечами:

— По-моему, в монастырь он мог бы и без книги отправиться. Что-то тут не так...

Книгочей сглотнул; кадык под дряблой кожей на горле дернулся, словно пытался вырваться на свободу.

— Не знаю. Все, кто приходит в Эстебан Бланкес без книги, ничего там не находят. Только пыль и запустение. Думаю, книга позволяет заглянуть туда, куда остальным смертным путь заказан.

— Заглянуть — и остаться там навеки? — саркастически хмыкнул я.

— Как знать, — задумчиво сказал Унсуе. — Возможно, заглянув, и мы не захотели бы вернуться в Картахену.

Я помолчал.

— Ладно, — вздохнул я. — Пойду его отговаривать...

Книгочей вцепился мне в руку:

— Нет!

Я удивленно замер.

— Почему — нет? Он же пропадет! Пропадет, как и все остальные!

Ксавьер Унсуе продолжал держать мой локоть с неожиданной для человека его возраста силой.

— За ним нужно проследить, Веласкес! Пойти в монастырь следом за ним, и самим все увидеть. И понять.

Я задумался. В самом деле. Ну, отговорю я сейчас этого одержимого студента, хотя что-то заставляло меня усомниться в успешности подобной попытки. Найдутся ведь другие. Потом. Кто знает, в чьи руки попадет эта книга, когда старый Унсуе умрет?

Действительно, следует разобраться во всем. Я не верил, что книга открывает путь в некий аналог христианского рая — тогда она не называлась бы «Око бездны» и не внушала бы трепет. И никто не сказал бы мне, что зло глядит из бездны — даже во сне не сказал бы. Это злая книга. Иначе бы из-за нее не пропадали люди. Возможно, подсмотрев за Рикардо Эчеверья, я сумею понять, как зло опутывает людей и заманивает их в монастырь. И научусь разбивать его оковы.

И тут же взыграла во мне обычная людская мнительность.

Эй, Мануэль Мартин Веласкес! Очнись! Опомнись! Какое зло? Какие оковы? Не выдумывай ерунды, и не бери на себя роль того, кто судит — что есть зло, что есть добро. Не твое это дело, ты ищи жуликов и неверных жен, да дуй свое пиво в грязных тавернах. Бороться со злом — удел героев.

Да и как его представить и овеществить — зло? Что ты ожидаешь встретить в монастыре? Что или кого? Дьявола с колодой карт? Свору адовых псов, щелкающих зубами? Ты хоть знаешь — что такое настоящее зло?

Нет.

Тогда чего суешься?

Но ведь я поклялся.

Это не имеет значения.

А что тогда, черт побери, имеет значение под этим небом? Что? Серебряные монеты? Так я их уже получил. За ненайденного мною Фернандо Камараса. И за ненайденного мною Сантьяго Торреса. Если изменять собственным клятвам — как себя уважать впоследствии? И как жить, себя не уважая?