Павел I - Алексей Песков

Екатерина не знала, как быть. «Я думаю, – спрашивала она Потемкина, – что естьли ослепленный великий князь инако не может быть приведен в резон на щет Разумовского, то не может ли Панин уговорить его, чтоб он Разумовского услал в море, дабы слухи городские, ему противные, упали» (Екатерина – Потемкину. С. 43; записка до 23 сентября 1774). Но великий князь не хотел услания Разумовского – и тот оставался в полной его доверенности.

Это был второй повод для неудовольствия Екатерины.

И был третий повод – отсутствие наследников.

На протяжении всего 1774 года и половину 1775-го не обнаружилось ни малейших признаков беременности. Все это очень начинало напоминать старт семейной жизни самой Екатерины. Как ни забавно, она в этой ситуации стала воспроизводить реакции своей собственной свекрови и так же, как некогда Елисавета Петровна объясняла отсутствие детей у великокняжеской четы привычкой Екатерины ездить верхом и прочими неумеренностями, так теперь сама Екатерина ворчала на безалаберность невестки: «Во всем только крайности: когда мы гуляем – так двадцать верст; когда танцуем – двадцать контрдансов, двадцать менуетов; чтобы в комнатах не было жарко – совсем их не топим; если все натирают лицо льдом, у нас все тело становится лицом; словом, умеренность не для нас. Опасаясь дурных людей, мы не доверяем никому <…>, не слушаем никого и полагаемся только на себя. Полтора года прошло, а мы ни слова не знаем по-русски и хотя очень желаем учиться, у нас нет времени этим заняться; все у нас вверх дном» (Екатерина II – барону Гримму, 12 декабря 1774 // Сб. РИО. Т. 23. С. 12–13).

Кончилось тем, что для скорейшего обзаведения наследником Екатерина по приезде в Москву в 1775-м году отправилась в паломничество к Троице в Сергиев монастырь, вполне подражая своей покойной свекрови. Днем она проходила несколько верст, затем в экипаже возвращалась к месту ночлега, наутро ее везли на то место, где она прервала путь, и она проходила еще несколько верст, затем опять возвращалась и так далее – до тех пор, пока 6-го июня не дошла до Сергия.

Екатерина была просвещенная женщина, но так как она была русской императрицей, то должна была следить за тем, чтобы всегда показывать, как она свято чтит местные предания и обычаи. Заодно она показывала подданным, как она заботится о продолжении священного царского рода.

Поразительно, но вопреки всякой просвещенности через полтора-два месяца после паломничества у Натальи Алексеевны обнаружились первые признаки беременности.

1776

10-го апреля, в воскресенье, с полуночи, у великой княгини начались схватки. В четвертом часу утра Павел пришел на половину Екатерины и просил разбудить ее. Екатерина, полуодевшись, направилась к невестке. Там уже хлопотала повивальная бабка (лучшая в Петербурге, как рассказывала после императрица). Весь день ждали разрешения от бремени, но ни вечером, ни следующей ночью ничего не последовало. В понедельник, 11-го, к повивальной бабке присоединились доктора. К вечеру повитуха сказала, что ребенок уже умер и родов не будет. Доктора стали думать, как спасать жизнь роженицы. «Были минуты, – говорила Екатерина, находившаяся по-прежнему рядом, – когда мне казалось при виде ее мук, что мои внутренности тоже разрываются» (Из письма Екатерины барону Гримму, 18 апреля 1776).

В четверг, 14-го, доктора сказали, что их помощь невозможна. Пришел духовник Павла архиепископ Платон, принял последнюю исповедь и стал читать отходные молитвы.

В пятницу, 15-го апреля, в пять часов пополудни Наталья Алексеевна умерла.

Екатерина приказала докторам освидетельствовать тело насчет естественности происшедшей смерти – предосторожность многозначительная (Петра Третьего тоже освидетельствовали), но тщетная: «носятся темные слухи о том, будто Екатерина извела ее из ревности и боясь ее ума и характера» (Греч. С. 144); «полагали, что ее отравили» (М. А. Фонвизин. С. 128). – «Павел был безутешен» (Греч. С. 145). Го – ворят, вечером того же дня или наутро следующего Екатерина предъявила сыну доказательства его ослепления и своей прозорливости – записки Разумовского к Наталье Алексеевне.

В это время в Петербурге находился принц Генрих – брат прусского короля Фридриха. Вечером того же прискорбного дня Екатерина позвала его для важного совета – срочно помочь ей найти Павлу новую жену. Кандидатура имелась: еще в 1772-м году среди протестантских невест Европы Екатерине перечисляли Софию Доротею Августу Луизу – принцессу Вюртембергскую, внучатую племянницу Фридриха и Генриха. Тогда она не подошла по малолетству. Теперь она была помолвлена с принцем Гессен-Дармштадтским Людвигом, родным братом покойницы Натальи Алексеевны. Генрих обнадежил Екатерину в том, что его всемогущий брат помолвку расстроит.

В субботу, 16-го апреля, на другой день после смерти Натальи Алексеевны, принц Генрих уже отправил два письма: одно – всемогущему брату о скоропостижной надобности отменить помолвку их племянницы, другое – матери племянницы с приглашением прибыть с дочерью в Берлин, к Фридриху, для ее знакомства с русским наследником Павлом Петровичем.

Фридриху вторично выпало быть сватом будущей русской царицы – в первый раз он, как помнится, поставил к русскому двору невесту для наследника Елисаветы Петровны – ту самую Екатерину, которая теперь обращалась к нему за содействием. Фридрих, даром что состарился, за тридцать пять лет, прошедшие после первого сватовства, оставался по-прежнему полон сил и замыслов; укрепить с помощью выгодной женитьбы союз с Россией было весьма приманчиво; он вызвал к себе брата покойной Натальи Алексеевны – Людвига – и предложил размен: 10 тысяч рублей из русской казны ежегодно за отказ от супружества с Вюртембергской принцессой. Людвиг избрал синицу в руках, и вопрос о предстоящем браке русского царевича с внучатой племянницей великого короля был решен.

Когда самой принцессе Софии Доротее Августе Луизе сообщили новость о перемене ее судьбы, она растроганно призналась своей подруге: «Ланель! Мне очень грустно расставаться с вами, но тем не менее я чувствую себя счастливейшей из всех принцесс вселенной» (Оберкирх. Т. 1. С. 80). Маменька принцессы – старшая принцесса Вюртембергская Фридерика София Доротея – тоже, конечно, была счастлива: 40 тысяч командировочных рублей, пожалованных на поездку в Берлин, могли, как выражается летописец, «служить добрым подспорьем ее финансам» (Кобеко. С. 130). Но все маменьки, наблюдавшие не как Екатерина, а повседневно за жизнью своих чад, – одинаковы в своих заботах и опасениях. «С русскими царицами и царями часто случаются несчастия, – плакала старшая принцесса Вюртембергская в узком кругу, – и кто ведает, какую участь предназначило Провидение моей бедной дочери! <…> Я боюсь Екатерины» (Оберкирх. Т. 1. С. 80–81).