Год - тринадцать месяцев (сборник) - Анатолий Емельянов

— Так-то оно так, конечно, да Тамара к книжкам больно не охоча, ей бы только рукоделие.

— Привыкнет и к книжкам, — сказал я. — Не волнуйся.

— Ой, не знаю, не знаю… Ты бы поговорил, правда, с Генкой, пускай хоть не очень девчонку-то школит.

— Ну что же, — говорю, — ладно, потолкую с ним.

— Потолкуй, потолкуй, — обрадовался Федор Петрович. — Не помешает, не помешает. По существу говоря, он парень-то неплохой, но нынешняя молодежь…

Голос Федора Петровича обрел уверенность, он пустился в рассуждения о нравах нынешней молодежи, но все это было так банально и в общем, что хотелось зевать. Я смотрел в окно на снежные вихри, и это было куда интересней. Наконец он вспомнил, что ему надо идти. И я видел, как его потащило по сугробам, он едва успевал выдергивать валенки из снега.

И так мело всю неделю, а в субботу, когда у нас было назначено колхозное собрание, метель, казалось, обрушила на Кабыр все свои несметные силы. Я предложил Бардасову перенести собрание, и он было сначала согласился, но потом сказал:

— А, пускай! Поглядим, так ли уж дорога им судьба колхоза. — И отдал по всем бригадам приказание, чтобы ехали в Кабыр только на подводах и непременно обозом.

Собрание назначено было на три часа дня, но уже задолго до этого срока кабырский клуб был полон. А когда подъехали и тюлеккасинцы, в клубе вообще стало не протиснуться. Казалось, съехались все, кто мог, никого в деревнях не осталось, кроме малых детей.

— Начинай! Начинай! — раздавались выкрики, хотя трех еще не было.

И вот за маленькой фанерной трибуной на самом краю высокой сцены появляется Бардасов, в черном костюме, при галстуке, который я вижу на нем чуть не впервые. Волнуется председатель, лицо бледное, сосредоточенное. И это его волнение, эта сосредоточенность передается потихоньку и всему залу: шум стихает, стулья и кресла не скрипят, мужики на полу уже не возятся, устраиваясь поудобнее на своих тулупах и шубах. Только слышно в разных местах и углах зала простуженное: «кых-кых».

— Товарищи колхозники! — сказал Бардасов хриплым, не своим голосом. — Мы собрались сегодня по очень важному поводу — мы должны решить будущую судьбу нашего колхоза, решить, как нам жить дальше, как работать. Если все у нас останется так, как и было, мы долгие годы будем топтаться на месте, не поднимем ни удои, ни урожайность наших земель. И долго можем спорить о том, как лучше получать: по трудодням или по совхозным нормам, мы будем считать копейки, тогда как потеряем большие тысячи, нужные как нам самим, так и колхозу.

Голос Бардасова креп и обретал знакомую хозяйскую властность и силу человека, точно знающего, что нужно делать.

— Многие из вас побывали в Сербеле в колхозе «Янгорчино» и на деле смогли убедиться, что дает хозяйству хозрасчет и что он дает лично колхозникам. И я сейчас скажу для всех, и эти люди не дадут мне соврать, они могут подтвердить, что Бардасов не крутит вам мозги. Так вот. Я не буду говорить об экономической и организационной стороне дела, об этом лучше скажет наш экономист Нина Федоровна Карликова, а расскажу я вам об одной только бригаде, которая работала по хозрасчету. Земли у них такие же, как примерно и у нас, такие же тракторы и плуги, такой же ячмень они посеяли, как и мы сеем. И по плану они должны были нынешней осенью собрать урожай в двадцать пять центнеров, но они собрали по тридцать. Те колхозники, которые не допускали прогулов, получили к концу года дополнительно по двести — триста рублей. Правильно я говорю? Некоторые доярки, свинарки и механизаторы получают в месяц до пятисот рублей. Так или нет?

В зале стояла мертвая тишина.

— Яковлев! — почти крикнул Бардасов. — Ты был там и все видел. Скажи, вру я или нет?

Где-то в задних рядах зашевелилось, блеснула лысая голова тюлеккасинского бригадира, потом — долгий кашель. Бардасов ждал, вперив туда злой горящий взгляд.

— Так, — раздался наконец-то голос, но такой неуверенный и отрешенный, будто это согласие вытаскивали из него клещами, как ржавый гвоздь из доски. — Кых-кых… Вот с техникой как будет, не знаю…

— С техникой! — презрительно сказал Бардасов. — Я тебя не про технику спрашиваю, а про заработок колхозников в Сербеле, которым ты только и интересовался. А если бы поинтересовался, как там обстоит дело с техникой, то узнал бы, что технику там распределяют по бригадам только на самую горячую пору, а зимой она ремонтируется в парке на центральной усадьбе.

— Вот я и говорю, — опять подал голос Яковлев. — Как будет распределяться…

— Обо всем об этом расскажет Нина Федоровна, а я могу сказать, что у нас техники гораздо меньше, чем в «Янгорчино», потому что мы по сравнению с ними самые настоящие бедняки, и если так же будем работать, как работали, у нас техники не прибавится. Так что все зависит от вас самих. Но то, что есть, будет распределяться по бригадам справедливо, и это я вам гарантирую. А теперь послушаем Нину Федоровну.

Однако Нину слушали уже не так внимательно, как Бардасова. Это говорил специалист, для которого главное не житейская, не бытовая как бы сторона дела, но общая, главная по сути своей, и поэтому такие понятия, как «производительность труда», «эффективность», «реализация», «капвложения» и прочее, не производили на наших слушателей ровно никакого впечатления. Ее то и дело перебивали вопросами, спрашивали, сколько будет получать доярка или скотница, хотя Нина только что толковала об этом. Но требовали конкретной цифры. И тогда Нина оборачивалась к Бардасову, пожимала плечами, и он, собрав в кулак всю свою волю, все терпение, объяснял.

Нина продолжала дальше, она ссылалась на опыт других хозяйств, на опыт «Янгорчино», а в зале уже тянулась другая рука.

— Скажи-ка, дочка: а что мне дает этот самый твой хозяйственный расчет? Ведь как я возил сено, так и буду возить. Али километры мне будут прибавляться, чтобы больше я получал?

Это был Егор Егорович — его кудлатая черная голова возвышалась над другими, возникнув из гущи других голов — белых, рыжих, сивых.

— И возчикам оплата будет с удоев. Если удои повышаются, повышается зарплата не только дояркам, но и возчикам, — объясняет Нина, у которой уже лопается всякое терпение.

— Не знаю, — недоверчиво качает головой Егор Егорович.

— Чего «не знаю»?! — вскакивает Бардасов. — Поменьше сена будешь оставлять на лугах, поменьше трясти будешь на дорогах!..

— Да и я ему уже десять раз толковала! — не выдерживает и Роза Александровна. — Талдычит, как петух среди куриц: ненай, ненай!..

Но такие реплики еще больше накаляют обстановку, и если Бардасова еще сносят, принимают как должное, то в ответ на подобные замечания Розы Александровны или Вадима, который отвечает механизаторам, по залу прокатывается недовольный гул.

Правда, что-то я не вижу и не слышу Казанкова. Неужели человек образумился, успокоился?.. Вот в такой накаленной обстановке слово таких, как Казанков, бывает подобно искре возле бочки с бензином. В нормальной жизни люди относятся к казанковым с презрением, с пренебрежением, они даже не считают его нормальным, «своим» человеком, и если, кажется, не выгоняют его из деревни, так только потому, чтобы вот при случае подхватить его слово, его реплику. И такие «запасные игроки» не в каждой деревне есть. В Тюлеккасах вот, правда, есть — Казанков, а у нас в Кабыре?

До этого собрания я думал, что в Кабыре такой личности нет, однако я ошибся, мне говорили раньше о «тайнах» шорника Чирепа, моего нынешнего соседа, о нечистых путях его благоденствия, но, во-первых, я думал, что разговоры эти, как и все деревенские сплетни, преувеличение, а во-вторых, я терпеть не могу наушников, тем более добровольных и вроде бы бескорыстных, так что все попытки Сидора Федоровича Карликова посвятить меня в «тайны» Чирепа я отверг спервоначала. Да и не только его одного. Доброхотов всегда оказывается гораздо больше, чем можно предположить. Но не о них речь, бог с ними. Так вот этот шорник Чиреп. С виду он человек незаметный, тихий, но если вглядеться в его маленькие и вроде бы как простодушные глазки, то там скоро заметишь, что это вовсе не простодушные глазки, но что за этой готовой улыбочкой таится чуткая настороженность, как у мыши, почуявшей опасность. На работе Чиреп не спешит, но и нельзя сказать, чтобы он был первым лентяем. Нет, нет, наоборот, во время сенокоса, например, он может подрядиться даже и в лесхоз, где дают двадцать пять процентов от заготовленного сена, так что он успевает и в колхозе поработать за десять процентов, и в лесхозе. Разговоры о стаде его личных гусей и индюков, о десятипудовых свиньях и прочем мне кажутся сильно преувеличенными, однако ни на одной усадьбе в Кабыре нет такого высокого и плотного забора, за которым осенью возвышалось два громаднейших зарода сена. На партсобраниях он обычно молчит, в лучшем случае поддакивает, улыбается, хотя и глядит на меня своими чуткими глазками. Но стоит кому-либо споткнуться на уставе, Чиреп тут как тут с подсказкой, и я удивляюсь, до чего все он точно знает. Вообще, что касается знаний всяких уставов и законов, положений и постановлений, то ему нет равных, и когда однажды Карликов попытался было обвинить его в том, что он укрывает от взносов деньги, которые наторговывает на базаре, и что у него вообще не дом колхозника, а ферма кулака, Чиреп нимало не смутился и четко, твердо назвал указ, по которому дозволяется держать столько-то и столько скота.