Элмер Гентри - Льюис Синклер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А час спустя мистер Ригг уже говорил мистеру Уильяму Доллинджеру Стайлсу:
- Если вы перейдете к нам, уверен, не пожалеете… Вы сами видели, что за человек доктор Гентри: боевой, напористый, решительный - настоящий, стопроцентный мужчина и, что касается бизнеса, кремень. Да и вашему приходу было бы очень поделом за то, что не послушались вашего совета. Правда, нам очень неприятно вас уговаривать; доктор Гентри, по правде говоря, категорически запретил мне с вами об этом толковать: еще, чего доброго, подумаете, что все это только из-за того, что вы богаты!…
Стайлс брыкался три дня; затем его все-таки взнуздали и, дрожащего, повели запрягать.
Доктор Дж. Проспер Эдвардс, пастор конгрегационалистов, сказал своей супруге:
- И почему это мы не додумались обратиться к Стайлсу и предложить перейти к нам? Такая простая вещь, что как-то даже в голову не пришло… Просто зло берет, честное слово. Ты-то, кажется, могла бы подать идею…
VIIВторое собрание прихода было отложено. Элмеру стало казаться, что если так пойдет и дальше, Фрэнк, пожалуй, останется в Дорчестерской церкви. А это нанесет ущерб престижу Элмера как духовного и морального вождя города.
И Элмер стал действовать бесстрашно и решительно.
В одной проповеди за другой он гремел о "шайке дорчестерских атеистов". Прихожане Фрэнка были обеспокоены. Им приходилось оправдываться (при этом не совсем понимая, в чем именно) перед своими покупателями, соседями, друзьями из других приходов. Они чувствовали себя, как в опале. Итак, было созвано второе собрание.
Фрэнку заранее представлялось эффектное отречение. Вот он встает перед притихшей аудиторией и бросает ей горькие слова: "Я пришел к заключению, что никто из присутствующих, в том числе и ваш пастор, не верит христианской религии. Никто не подставит обидчику другую щеку. Никто не продаст своего имущества, чтобы раздать деньги беднякам. Никто не отдаст свой пиджак тому, кто снял с него пальто. Каждый из нас старается накопить как можно больше земных сокровищ. Мы не следуем христианской религии на деле. Мы даже не собираемся следовать ей. Значит, мы ей не верим. А потому я отрекаюсь от церкви и советую вам не лгать себе более и сделать то же".
И он твердыми шагами идет по проходу мимо потрясенных людей и покидает церковь навсегда… И тут же приходило другое.
"Я слишком устал. Слишком несчастлив, и стоит ли причинять боль бедным смятенным душам? И… я так устал!…"
Когда началось второе церковное собрание, он встал и мягко заговорил:
- Я не хотел уходить от вас. Я и сейчас считаю, что достоин честно продолжать свое честное дело на кафедре. Но я вижу, что поднимаю брата на брата. Я не знамя, я только друг. Я любил вас, любил свою работу, любил слушать согласный хор дружеских голосов, счастливые встречи в досужее воскресное утро. Всего этого я отныне лишен. Я ухожу. Мне хотелось бы сказать вам на прощание: "Храни и благослови вас господь". Но добрые христиане взяли и превратили бога в мрачное пугало, и в эту свою последнюю минуту на кафедре я, отдавший всю свою жизнь религии, не могу сказать вам: "Благослови вас бог".
А Элмер Гентри в первой же проповеди великодушно заявил, что согласен принять отступника Шалларда в свой приход при условии, что тот покается.
VIIIУбедившись, что Благотворительное общество и работа в этой унылой организации нравятся ему не больше, чем работа в церкви, Фрэнк усмехнулся:
- Правду сказала Бесс! Последовательный брюзга! Ну что ж, по крайней мере хотя бы последовательный… Зато какое облегчение - не быть больше священником! Не корчить из себя святошу! Не чувствовать, что мужчины тебя считают старой бабой в штанах! Иметь право смеяться, не заботясь о том, какое это произведет впечатление!
Благотворительное общество вверило попечению Фрэнка ночлежный дом, лесной склад, на котором бродяги отрабатывали по два часа в день за завтрак и ночлег, и бюро по трудоустройству. По части благотворительности на научный лад Фрэнк был слаб, и его коробила та надменно-ледяная манера, с которой его подчиненные - старая дева у справочного стола, хозяин лесного склада, клерк в ночлежном доме и молодая особа, допрашивавшая подопечных об их вероисповедании и их прегрешениях, - обращались с запуганными, незадачливыми существами, точно со злоумышленниками, тяжкое преступление которых - бедность.
Работники Общества были деловиты и несентиментальны, как агенты бюро по истреблению паразитов.
Среди этого колючего совершенства Фрэнк тосковал по ореолу тайны, который окружает любую молельню - от самой простой и суровой до самой изысканной. Мало-помалу у него вошло в привычку заходить в огромную католическую церковь св. Доминика, где пастором был велеречивый отец Де Пинна, а младшим пастором и правой рукой отца Де Пинна - патер Мэтью Смисби, священник новой американской формации, воспитанник государственного университета.
В Зените церковь св. Доминика считалась старинным зданием, а копоть от фабрик южной части города осела на сером камне, точно многовековая пыль. Интерьер храма, сумрачный и асимметрический, с высоким сводом, причудливыми раками, таинственной дверью над каменными ступенями поразил воображение Фрэнка. Он с волнением заметил, что здесь в любое время дня стоят коленопреклоненные фигуры. Он еще никогда не видывал церкви, в которую простой народ приходит помолиться. Несмотря на суровое великолепие храма, люди, казалось, чувствовали себя здесь как дома. А побывав на торжественной мессе, ослепленный блеском золота и пурпура в глубине темного прохода, зажатый в густой толпе людей, по всем признакам ощущающих рядом с собою присутствие бога, он спросил себя: не нашел ли он наконец ту церковь, которую, не отдавая себе в том отчета, всегда искал?
Он знал, что буквально верить в чистилище, непорочное зачатие, в таинство святой евхаристии и непогрешимость чиноначалия для него так же невозможно, как верить в Зевса.
"Но разве не может быть, - размышлял он, - что все это сказка, и такая гениальная, что критиковать ее не менее бессмысленно, чем пытаться доказать недоказуемое? Здравомыслящий пастор не станет рассчитывать, что человек мало-мальски образованный мог поверить, будто месса способна хоть как-то повлиять на души, которые находятся в чистилище. Священник поймет, что такой человек будет воспринимать эту мессу как нечто подобное симфоническому концерту, и потом мне так одиноко без церкви, без друзей по приходу!…"
Он пошел советоваться с патером Мэтью Смисби, с которым прежде, в бытность свою священником, не раз встречался на обедах.
Достойный патер сидел за конторкой из Грэнд-Рэпидс, в комнате, ничем не отличающейся от делового кабинета, если не считать резного баварского буфета и распятия на голой оштукатуренной стене. Смисби был мужчина лет сорока; того же типа, что и Филипп Мак-Гарри, только пожестче.
- Вы кончали американский университет, отец, правда? - спросил Фрэнк.
- Да. Индианский. Хавбек университетской команды.
- Тогда, думаю, с вами можно разговаривать. Мне кажется, большинство ваших священников иностранцы не только по национальности - поляки, скажем, и так далее. Они вообще смотрят сверху вниз на наши американские нравы и хотят переделать нас по своему образу и подобию. Ну, а вы… Скажите: мог бы такой человек, как я, не скажу ученый, но, во всяком случае достаточно начитанный, который никогда не сможет поверить хотя бы одному слову ваших доктрин…
- Ого!
- …но на которого ритуал и общий дух вашей службы… произвели огромное впечатление, мог бы такой человек быть принят в лоно католической церкви честно, с полным пониманием того, что для него ваши догмы не что иное, как символы?
- Безусловно, нет!
- А вы не знаете священников, которые любят церковь, хоть и не верят каждой букве ее доктрин?
- Нет! Не знаю ни одного! Вам, Шаллард, не охватить умом весь авторитет и всю разумность церкви. Вы не созрели для этого. Вы слишком высокого мнения о вашем собственном ничтожном интеллекте. Вам не хватает святого смирения, чтобы постичь всю глубину многовековой мудрости, которая воздвигла эту твердыню. И вот вы стоите у ее стен - одинокая крохотная фигурка - и трубите в рог вашего самомнения, требуя, чтобы стражи проводили вас к командиру, ибо вы милостиво расположены оказать ему помощь. "Только пусть он имеет в виду, - заявляете вы, - что в моих глазах гранитные стены его крепости - простой картон, и я оставляю за собою право повалить их одним щелчком, когда мне надоест". Да если б вместо вас ко мне пришли проститутка или убийца и спросили: "Могу я здесь найти спасение?" - я бы крикнул им: "Да!" - и не пожалел бы жизни, чтобы им помочь. Но вы преступник хуже убийцы: вы одержимы гордыней ума. А между тем вы даже и не слишком умны, так что гордиться-то особенно нечем. И я не поручусь, что это не самое страшное из всех ваших преступлений. Всего наилучшего!