Король русалочьего моря - Т. К. Лоурелл

– Это вышло случайно, профессор, – неожиданно поддержал ее Ксандер. – Небольшой инцидент.

Баласи промычал себе под нос что-то неопределенное, даже изучил перевязанную руку, но спорить не стал.

– Хорошо, – сказал он, все еще с некоторым, впрочем, сомнением. – Так, дорогая моя, задание у вас будет простое…

Слушая его, она вдруг осознала, что символистика – вот буквально все, что она достаточно прилежно учила все эти месяцы и даже как-то понимала, а главное – повторила прошлой ночью (или нет? или заснула?!) – категорически вылетело у нее из головы. Когда – было неясно, да и неважно, главное было, что с этим сейчас делать.

И так же внезапно ей пришла в голову другая мысль, и чем больше эта мысль металась по воспаленному от гнева и беспамятства мозгу, тем больше она ей нравилась. Более того, к тому моменту, как Баласи договорил, она уже была уверена, что плана лучше ей бы не придумалось, хоть сутки соображай.

– Профессор, а может это быть Фландрия? Ну, вместо моего дома?

Баласи озадаченно нахмурился.

– В принципе, конечно… если вы знакомы… а, бесспорно, знакомы, как я сразу не подумал, простите меня, девочка моя! Да, конечно, это может быть Фландрия. Почему бы нет?

И безмятежно отвернулся к своей коробке курительных палочек, на чем она, не теряя ни одного драгоценного мгновения, закрыла глаза и сосредоточилась.

Символу Фландрии или, что вернее, дома ван Страатенов ее никто не учил – не то чтобы это было тайной, но явно никто не предполагал, что ей зачем-то понадобится туда отправляться без сопровождения взрослых родичей или хотя бы вассала. Но она не раз видела, как что-то чертил Ксандер, и чертил порой немного на разный лад, а уроки Баласи для нее не пропали.

Благословляя Фелипе, который любил всякие игры на быстрое запоминание раз увиденного, она стала торопливо чертить копию того символа, который ей вспомнился лучше всего, потому что видела она его совсем недавно. Разок ошиблась: очень круглые и отчаянные глаза Ксандера ей это быстро подсказали – но в целом, когда Баласи с уже зажженной палочкой повернулся к ним обратно, ей оставалось дорисовать всего ничего, и она даже воспряла духом.

– Хм-м, – астролог бросил испытующий взгляд на Ксандера, который тоже смотрел на символ, почему-то озадаченно нахмурясь, – что ж… Я не буду спрашивать, правда ли, что вы в этом конкретном месте не бывали – это довольно-таки очевидно… да. Но вы уверены, что хотите именно туда?

Она кивнула, хотя понятия не имела, о чем вообще речь. Можно было только надеяться, что символ не значил какую-нибудь дамбу, причем с водной стороны – с ее вассала сталось бы. Хотя, учитывая, что отсидеться ему не удастся, подумала она с мстительным удовлетворением, пусть сам и думает, как их оттуда извлечь.

– Что ж, открывайте.

Она вздохнула, украдкой найдя руку Ксандера, и дернула дверь на себя.

– Неплохо, – одобрил Баласи, всмотревшись в то, что выглядело как пещера, даже какая-то трава свисала сверху, и корни. – Поздравляю вас, вы сда…

– Спасибо, профессор! – быстро сказала она и рванула туда, таща Ксандера следом и захлопнув дверь для надежности за спиной.

И тут ей угодил по лбу лук. Заодно она чуть не поскользнулась, и в обоих случаях ее достоинство спас Ксандер: успев удержать ее, когда каблук поехал на углях, и отведя качающуюся связку лука подальше от ее головы. Заодно он открыл дверь, и она поняла, что они вовсе не в пещере, а просто в какой-то кладовке, – и на них тут же уставились две пары ошарашенных глаз.

Первая принадлежала дородной пожилой женщине, из чьих испачканных мукой пальцев выскользнула и разбилась в осколки глиняная миска. Вторая – мужчине, примерно ее же возраста, который на этот самый звук выглянул из соседней двери; судя по граблям в его руках, дверь вела наружу, наверняка в огород.

Исабель вдруг поняла, что не может из себя выдавить ни единого полагающегося случаю слова на фламандском, даже паршивого Hallo, и это после школы, где в строгую латынь уже к Рождеству все непринужденнейше примешивали невообразимый lingua franca из всех доступных языков, было как-то даже неприятно. С другой стороны, тут же решила она, говорить на их языке и не стоит. Во-первых, она еще помнила, как морщился Ксандер от произношения Алехандры, а во‐вторых, только того не хватало, чтобы они решили, что она им и в самом деле владеет – и обнаружить обратное будет еще непристойнее.

– Здравствуйте, – сказала она на родном иберийском, и только тут обнаружила, что сжимает как раз больную руку Ксандера, причем так, что у нее побелели костяшки, и быстро ее выпустила. – Простите, если испугали вас.

Тут же она осознала, что слуги – а это, несомненно, были слуги, вряд ли хозяева тут с тестом балуются, хотя кто их, фламандцев, знает – могли и вовсе ее не понять, и покосилась на Ксандера, чтобы оценить обстановку, но тут женщина, которую она таки сочла кухаркой, ринулась навстречу Ксандеру, ловко обогнув большой дубовый стол, и приникла к нему с такой силой, что ее старомодный чепец съехал набок.

– Mijn lieve jongen!

Ксандер на мгновение замер в ее объятиях, явно совершенно не беспокоясь о том, что ее натруженные руки порядком обсыпали его мукой, а потом поцеловал ее в щеку и ласково отстранил, заглядывая ей в глаза и тоже что-то лопоча на их языке. Второй слуга тем временем смотрел на Исабель, как на призрак из преисподней, и, решив, что сентиментальная сцена затянулась, она кашлянула.

Ксандер окончательно высвободился из объятий женщины и выпрямился, прежде чем произнести новую фразу, из которой Исабель без труда вычленила только собственное имя и «сеньора».

– Это моя кормилица, Лотта, – в свою очередь пояснил он Исабели. – И наш садовник, Лукас.

Помянутый Лукас тут опомнился достаточно, чтобы выразить свое мнение о происходящем, и, хотя сказано было тоже на фламандском, эти слова Исабель опознала тоже.

– Скажи ему, пусть следит за языком, – сказала она так холодно, как могла, учитывая, что ладони ее и, что было несколько неожиданно, уши стали теплеть. – Здесь должны помнить, что Альба злить не стоит.

Ксандер вздохнул и открыл было рот, чтобы, наверное, именно это и объяснить, но тут вмешалась Лотта:

– Лукас! Ну-кось, не груби! Не порти мальчику нашему жизнь! – Это у нее вышло, к изумлению Исабели, на иберийском – акцентированном, но все-таки довольно сносном. – А вы, сеньора, простите его,