Заговор графа Милорадовича - Владимир Брюханов

Враги Православия, Царя и России, масоны оклеветали графа Аракчеева как своего лютого врага, потому что Аракчеев не давал масонам потачки. Благодаря Аракчееву был выслан изменник России Сперанский. При деятельном содействии Аракчеева было ликвидировано Библейское Общество, стремившееся ниспровергнуть православную церковь. По настоянию графа Аракчеева были удалены с важных государственных постов масоны граф В.П.Кочубей, князь П.М.Волконский, Закревский и князь А.Н.Голицын.

Масоны трепетали перед «железным графом»».

Похвалим вместе с В.Ф.Ивановым графа Аракчеева за толковый проект ликвидации крепостного права, пожурим за недостаточное противостояние графа военным поселениям и поразимся (вопреки Иванову), как это «освободители» собирались отдать православных крепостных и военных поселенцев в рабство? А кем же те были и оставались до и после того, как у «освободителей» ничего не получилось?

Наш рассказ пойдет о том, как случилось, что 14 декабря 1825 года масоны Каховский и Оболенский убили масона Милорадовича, и о том, какую роль при этом сыграли верный слуга своего Государя Аракчеев и все остальные.

Итак, Милорадович предположительно был масоном. Согласно известной масонской этике гарантированно утверждать такое просто невозможно — почти всегда приходится основываться на косвенных показаниях и признаниях. Таковых в данном случае более чем достаточно.

Первое из них — приведенный выше рассказ Ермолова об эпизоде 1805 года, когда Милорадовича нагло обманул какой-то офицер-француз. Едва ли тут обошлось без пресловутой масонской символики; Ермолов, несомненно, хорошо понимал, о чем писал. Едва ли и в жизни Ермолов не сделал в какой-то форме подобное предостережение старшему товарищу.

Второе свидетельство — рассказы того же Ермолова (об этом свидетельствовал не только он) о переговорах Милорадовича и Мюрата осенью 1812 года под Москвой. Эти эпизоды лежали в общем русле других известных попыток найти мирное соглашение в той непростой ситуации, опаснейшей для обеих армий. Понятно, однако, что при выборе того, какой стороне быть разгромленной — России или Франции — все красивые принципы братства шли побоку, а если масон поступал по-другому, то это и называлось уже не масонством, а тоже по-другому. В измене же России (кроме все того же сомнительного злополучного эпизода 1805 года) пусть кто-нибудь рискнет упрекнуть Милорадовича!

И, наконец, первый эпизод, относящийся к нашей теме: знакомство Милорадовича в январе 1820 года с запиской Н.И.Тургенева о крепостном праве.

Событиям 1820–1822 гг. мы уделили достаточно внимания. Добавим только дополнительную эмоциональную окраску: великий воин, обнаружив существование молодых людей (а Милорадович был старше Николая Тургенева на 18 лет, а Никиты Муравьева — на 24), горячо болеющих за дело преобразования России и против крепостного права (Тургенев — в особенности), пришел в восторг, вспоминая собственные иллюзии молодости. Отсюда и напоминание Тургеневу о масонских знаках (со ссылкой якобы на царя и на покойную императрицу Екатерину) — Милорадович выразил таким образом свое одобрение и солидарность, а масон Тургенев подчеркнул это в своих записках.

Неудивительно, что когда через несколько месяцев над Тайным обществом нависла угроза, одновременно ставящая под удар все будущее русской армии, то поведение Милорадовича определилось и этим эмоциональным сопереживанием — и граф сделал свой решающий выбор.

Вполне возможно, что уже тогда Муравьев, Глинка и Тургенев получили обещание не только защиты, но и практического внедрения их теоретических принципов при ближайшей подходящей ситуации.

Никита Муравьев, повздыхав о крушении своих честолюбивых мечтаний, должен был смириться перед силой и волей Милорадовича и сменил свои республиканские и цареубийственные стремления на чисто теоретическую разработку конституции ограниченной монархии — для такого занятия возникла весьма реальная практическая перспектива. Теперь становится понятна и сила страсти, которую вкладывал Никита Муравьев в отстаивание своих теоретических концепций — в противовес Пестелю и любым иным радикальным оппонентам. Понятен и энтузиазм, который вкладывал Муравьев в свою работу.

Не обсуждая содержание конституции Муравьева, отметим ее качество — это был вовсе не графоманский труд! Отнюдь не бездарный Муравьев потратил на написание и редактирование почти целых четыре года. В качестве исходных материалов он использовал несколько десятков действующих конституций различных государств и всех штатов США, а также целый ряд конституционных проектов, в том числе отечественных — «Наказ» Екатерины II, проекты Н.И.Панина, М.М.Сперанского, Н.С.Мордвинова, Н.Н.Новосильцева, своих старших коллег — М.Ф.Орлова и М.А.Дмитриева-Мамонова и, разумеется, Пестеля. Около десятка единомышленников вносили замечания и правку, учтенные в последней редакции.

В 1823–1825 гг. конституция Муравьева фигурирует в качестве почти что официального документа «Северного общества».

Зачем вообще выполнялась такая работа?

Тот же вопрос естественно возник и на следствии после 14 декабря 1825. Никита письменно ответил: «Я полагал: 1-е. Распространить между всеми состояниями людей множество экземпляров моей конституции, лишь только оная будет мною окончена. 2-е. Произвесть возмущение в войске и обнародовать оную. 3-е. По мере успехов военных, во всех занятых губерниях и областях приступить к собранию избирателей, выбору Тысяцких, Судей, Местных Правлений, учреждению Областных Палат, а в случае великих успехов и Народного Веча. 4-е. Если б и тогда императорская фамилия не приняла Конституции, то как крайнее средство я предполагал изгнание оной и предложение Республиканского Правления».

В контексте прошедших событий 14 декабря ответ выглядел достаточно правдоподобным: плану не откажешь в разумности, а его практическая реализация сорвалась неудачей при исполнении пункта 2. Следствие, не желавшее копать в этом направлении более подробно, вполне удовлетворилось. Почему-то по сей день и историки предпочли не заметить, что Муравьев безбожно врал.

В сентябре 1825 года (если не много раньше) он имел основания считать свой труд законченным, хотя совершенствовать текст, как известно, можно до бесконечности. Его поведение (к его анализу мы еще вернемся) по отношению к проекту Конституции в это время выглядит как поведение вполне удовлетворенного и сделавшего свое дело человека. Нисколько его не обеспокоили и события, происходившие с конца ноября и завершившиеся попыткой его коллег осуществить пункт 2 разработанного им плана.

А ведь поводов для беспокойства было более чем достаточно: как же осуществлять пункт 2, если не выполнен пункт 1? А ведь не известно ни малейших попыток даже постановки вопроса о том, чтобы размножить текст муравьевской конституции! Этого просто не собирались делать ни Муравьев, ни его коллеги. Следовательно, их всех вполне удовлетворял проект конституции всего в нескольких экземплярах.

Следствию достался только один, оказавшийся в бумагах С.П.Трубецкого; это, скорее всего, черновой экземпляр одного из первоначальных вариантов проекта. Идя навстречу пожеланиям следователей, Муравьев, сидя в камере, восстановил по памяти и заново написал еще один экземпляр. Его содержание вполне согласуется с еще одним черновиком, ранее хранившимся у А.А.Пущина и извлеченного последним из едва не забытого тайника у П.А.Вяземского только в 1857 году. Эти три экземпляра оказались и в распоряжении историков.

Сколько-то (сколько?) экземпляров было уничтожено или спрятано (а позже не обнаружено) держателями после 14 декабря — на следствии говорилось еще о двух, возможно — трех экземплярах; Муравьев, в частности, заявил, что сжег свой собственный. Даже если бы экземпляров было раз в десять больше, это все равно не годилось для массовой пропаганды, о которой показывал Муравьев!

И вот при таких обстоятельствах Муравьев осенью 1825 года не испытывал ни малейшего беспокойства за сохранность своего труда — дела всей своей жизни. Да ведь даже не честолюбивый политический деятель, а самый жалкий графоман так себя вести не будет!

Следовательно, конституция Муравьева предназначалась совсем для иных целей, а беловые экземпляры (один или несколько), не дошедшие ни до следствия, ни до историков, хранились где-то в таких условиях, что по крайней мере до 14 декабря Муравьеву действительно не нужно было опасаться за их судьбу.

Для чего вообще может существовать единственный экземпляр проекта конституции? На этот вопрос есть естественный ответ: для подписи, после которой он перестает быть проектом и становится настоящей конституцией!

В истории России был случай, когда это едва ни произошло — при воцарении Анны Иоанновны (об этом эпизоде упоминается в нашем Введении в цитате из П.Б.Струве): царица вместо подписи разорвала лист обязательств по введению конституции, поднесенный вельможами. Похоже, новая попытка предстояла России в 1825 году, но тоже не получилась.